— Фантастика! — сказал Флеров восторженно.
— Может быть, снаружи гроза или что? — сказал Петржак.
Они разом подошли к окну и распахнули его. Над Ленинградом простиралась не замутненная облаками ночь. Затемнение прифронтового города погрузило все улицы во тьму. Небо было иллюминировано яркими звездами. Ни трамваев, ни автомашин не было слышно. Флеров предостерегающе поднял руку.
— Сейчас щелкнет, Костя!
Когда до них донесся звук разряда, Флеров отошел от окна и предложил обсудить результат… Они, кажется, открыли новый процесс — самопроизвольное деление ядер урана. Он где-то читал об этом явлении, его называют спонтанным делением — не то доказывали, что оно возможно, не то, что оно нереально, что-то, в общем, было. И вот они его открыли. Завтра информируют об открытии Курчатова.
— Он сказал — звонить немедленно, если найдем что интересное, — напомнил Петржак.
Они вполголоса беседовали, замирая, когда приходило время очередного щелчка. Он иногда запаздывал, иногда раздавался раньше, но среднее время оставалось то же: около десяти минут. Петржак решительно снял трубку телефона. Сонный голос Курчатова спросил, что случилось. Петржак сказал, что они открыли новое явление — судя по всему, спонтанное деление урана. Курчатов помолчал, потом предложил сделать точные записи, утром он сам посмотрит, есть ли что реально ценное.
Оба экспериментатора взялись за карандаши, чтобы записывать интервалы между щелчками. Через несколько минут зазвонил телефон. Курчатов уже совсем не сонным голосом категорически объявил:
— Я обдумал ваше объяснение. Оно противоречит теории. Это какая-нибудь грязь в реактивах или неполадки в схеме. Ищите причины разрядов в оплошностях. Все тщательнейшим образом проконтролировать! Сами себе не верьте.
Молодые физики, ожидавшие похвалы, а не порицания, чувствовали себя обиженными. Но повторявшиеся все с той же средней точностью щелчки успокоили их. Если дело в грязи, то таинственная грязь, создавшая подобное постоянство разрядов, сама по себе составляла удивительное явление, вполне заслуживающее самостоятельного исследования.
Утром появился Курчатов с двумя книжками «Физикл ревью».
— Физкультпривет! — сказал он весело. — Итак, открытие? Настаиваете? Ну показывайте!
Показывать было нечего, надо было сидеть, молчать и слушать. Курчатов молча выслушивал щелчки, потом вскакивал, проверял контакты, устойчивость установки, снова садился и снова слушал. Глаза его сияли. Но и на этот раз он не был щедр на похвалы, каких нетерпеливо ожидали экспериментаторы. Что-то интересное найдено, но спонтанное ли деление урана — вопрос. Кроме самопроизвольного распада ядер, разряды могут породить и другие факторы. Лишь когда каждая из возможных причин будет отвергнута, можно говорить от открытии спонтанного деления. И, видимо, опыт надо повторить не в Радиевом институте, а в Физтехе, там в атмосфере нет радиоактивных загрязнений, здесь они возможны.
— Почему вы так не верите нашему объяснению, Игорь Васильевич? Даже обидно!
Курчатов с улыбкой посмотрел на Флерова. Худенький паренек с тонкими чертами лица, нервный и стремительный, еще не прошел школы неудач, так много научившей его руководителя. Он не имел за своей спиной провала с тонкослойной изоляцией. Его надо уберечь от таких ударов. Эти славные ребята рвутся закрепить свой приоритет в открытии, желание естественное, но в иных случаях лучше потерять приоритет, чем угодить в провал.
Курчатов мягко сказал:
— Сейчас я объясню, почему настаиваю на проверке и перепроверках. Давайте вычислим время полураспада урана при спонтанном делении, исходя из ваших данных.
Он написал на листке, сколько граммов урана на пластинках, вычислил число ядер урана, содержащееся в камере, подсчитал, какая их доля распадается в час. Получилось, что для спонтанного деления урана наполовину требуется десять в шестнадцатой степени лет.
— А сейчас покажу, что вызывает мои сомнения. Курчатов раскрыл один из принесенных журналов.
В нем была напечатана статья Нильса Бора и Джона Уилера «Механизм деления ядер». Курчатов показал место, где авторы вычисляли время жизни урана. Они получили для полураспада при спонтанном делении десять в двадцать второй степени лет, ровно в миллион раз больше, чем вытекало из сегодняшних наблюдений двух физиков.
— А теперь посмотрим экспериментальную проверку теории. — Курчатов развернул второй журнал.
Американский физик Либби сообщал, что пытался определить спонтанное деление урана, но не обнаружил даже намека на него.
— Но у Либби камера раз в тридцать менее чувствительна, чем наша, — начал спорить Флеров. — Там, где мы слышим шесть щелчков в час, он должен был бы получить один щелчок в шесть часов. Он просто не заметил их!
Петржак с удивлением сказал:
— Не понимаю, Игорь Васильевич. Вы вроде и не одобряете нашего эксперимента.
— Нет, — с волнением сказал Курчатов. — Всемерно одобряю! Считаю, что надо вам все прочие исследования отложить и заняться только этим. Такая удача, как у вас сегодня, даже счастливым экспериментаторам выпадает раз в жизни!
10
Порой им казалось, что руководитель придумывает всё новые проверки, чтобы отложить публикацию. Вечером, получив задание, они приступали к работе — успешно снималось очередное возражение Курчатова. Утром Курчатов выдвигал новое возражение, он придумывал его ночью, тюка они экспериментировали. Он лукаво посмеивался, его не трогали огорченные взгляды и нахмуренные лица. Он выглядел спокойным, словно речь шла не о важном открытии, а об уточнении второстепенных констант. Лишь изредка он позволял себе показать, что волнение и ему не чуждо. И тогда вдруг звонил в середине ночи и сообщал, что пришла в голову еще одна мысль. Вот поставьте такие-то измерения, утром я посмотрю.
А когда все мыслимые возражения были опровергнуты и оставалось только одно объяснение — самопроизвольный распад ядер урана, Курчатов неожиданно снова усложнил исследование.
— Вы победители! — объявил он. — Спонтанный распад урана вами открыт. Но, между прочим, и победителей судят. Критикуют не победу, а средства, какими ее достигли. Историки непременно укажут, что либо победители дали врагу унести ноги и собрать новое войско, либо собственные потери велики, — в общем, что-нибудь найдут. Так вот — не нравится мне ваша камера. Маловата чувствительность.
Оба физика удивленно переглянулись. Их камера не нравится? Чувствительность, в тридцать раз превышающая обычную, маловата? Курчатов повторил — да, чувствительность недостаточна. Вот если бы повысить ее не в тридцать, а в двести раз, тогда спонтанное деление заговорило бы о себе гораздо убедительней. Итак, получайте новое задание: сконструировать камеру помощней — и повторить с ней всю серию экспериментов. Действуйте. Физкультпривет!
«Озадаченные» физики были и вправду озадачены. Оставшись одни, они долго молчали. Петржак пробормотал, что он и не мыслит себе, как вместо пятнадцати пластин взять сотню. Флеров безнадежно возразил, что выход один: увеличить размер пластин. Он прикинул объем новой камеры. Она получалась в чемодан. На большие листки нанести от руки равномерный слой невозможно, а слой неравномерный при любом покачивании листочка грозил замыканием.
— Придется вспомнить, как мы грунтовали фарфоровые вазы, — сказал со вздохом Петржак. — На заводе вазу вращают на станке, а кистью водят по вращающейся поверхности, равномерность обеспечивается. Внедрим заводскую механизацию и здесь.
Флеров после ночной работы задержался в Физтехе — узнать, что у Тани с урановыми кубиками. К
