нему подощел Панасюк. Он только что возвратился из армии после окончания действий на Карельском перешейке.
— Юра, ты же обещался взять меня к себе, — напомнил он с обидой. — У вас с Костей в это время состоялось открытие. А мне опять возиться на подсобках? Старший на побегушках…
— Пойдем к Курчатову.
Курчатов удивленно поднял брови при виде входящего Флерова. Уже отдохнул? Что-то маловато поспал! Так какой будет камера?
Флеров, позабыв о товарище, стал набрасывать чертежик новой камеры. Курчатову понравилось, что увеличивают площади, а не количество пластин. И прежняя камера отличалась высокой чувствительностью, а новую иначе, как уникальной, и не назвать.
— Поставьте в моем кабинете. Ночью я не помешаю вам работать. — Он показал глазами на скромно стоявшего в стороне Панасюка. — Собираетесь моего тезку выпрашивать? А он хочет идти к вам в помощники?
Панасюк сделал шаг вперед:
— Он хочет, Игорь Васильевич. То есть — я хочу!..
Курчатов, посмеиваясь, переводил взгляд с одного на другого. Флеров был такого склада, что, чем бы ни увлекался, немедленно старался и друзей увлечь своей работой. Он еще студентом усердно ходатайствовал о привлечении в ядерную лабораторию Панасюка, как, впрочем, и многих других приятелей. Панасюк откликнулся на призыв горячо. И, появившись в ядерной лаборатории, с рвением за все брался. Он был честолюбив, этот высокий сухощавый парень с резко очерченными скулами, с постоянно возбужденным лицом, с нетерпеливой речью. Уловив свободную минутку, он всегда доставал блокнот величиной с тетрадь и заносил туда все, что делал. Среди молодых физиков, щедрых на мысли, быстрых на работу, но скуповатых на записи, Панасюк выделялся истовой систематичностью. Курчатов сказал:
— Разрешаю. Действуйте. Помогайте Флерову в устройстве аппаратуры и готовьте дипломную работу. Тема — спонтанный распад тяжелых элементов. — Он поднял руку, пресекая возражения, — ошеломленный Панасюк хотел, похоже, возразить, что ему дается тема уже совершающейся чужой работы. — Тема необъятная, на всех хватит. Примените другую аппаратуру, добавите, кроме урана, еще торий, протактиний — достаточно, чтобы показать самостоятельность!
Панасюк тут же получил от Флерова задание по усилению импульсов в камере и, не мешкая, взялся за дело. Петржак портил лист за листом, пока добился равномерного слоя. А когда камера заработала, надо было снова отстраиваться от всего, что и раньше мешало, — микрофонных шумов, случайных разрядов. Многократно усиленные, они теперь доставляли еще больше хлопот. Работа опять шла ночью. «Как на заброшенном острове», — шутили физики, сходясь в лаборатории, — голоса и шаги гулко звучали в пустых коридорах.
А затем повторилось то, что волнующей музыкой сперва звучало в Радиевом, а затем в Физтехе, в кабинете Курчатова. Самопроизвольное деление заговорило о себе отчетливыми разрядами в ионизационной камере, теперь их было не шесть, а почти тридцать в час. Уникальная камера из пятнадцати пластин, с площадью в шесть тысяч квадратных сантиметров показывала свои достоинства. Сто граммов урана, нанесенные тонким слоем на электроды, содержали в себе миллиарды миллиардов атомов, лишь единичные их ядра распадались, но каждый такой распад давал о себе знать электрическим разрядом в аргоне, наполнявшем камеру, сухим щелчком реле, зеленоватой искоркой на осциллографе, цифрой, выскочившей в окошке счетчика. Распад шел самопроизвольно, неотвратимо, неустанно, его нельзя было ни прервать, ни ускорить, ни замедлить, он свидетельствовал о какой-то таинственной неустойчивости в самом прочном кирпиче мироздания — в атомном ядре.
В кабинет Курчатова пришел Иоффе, прибегали физики института — послушать четкий голос распадающегося ядра, переброситься восхищенными взглядами, радостно хлопнуть по плечу счастливых авторов эксперимента. Иоффе сказал, что, возможно, их открытие явится самым крупным научным событием года. А Курчатов признался, что все посторонние причины опровергнуты. Ни радиоактивные загрязнения в атмосфере, ни внешние электрические помехи, ни неполадки внутри камеры не могут объяснить разрядов. Работа сделана убедительная.
— Можно готовить статью? — радостно осведомились оба физика.
Да, готовить статью нужно. И информацию в «Ленинградской правде» дадим. Но работа не закончена. Есть еще одна возможная причина разрядов в ионизационной камере — космические лучи. Этот фактор не исследован. Хорошо бы повторить опыт на дне Финского залива, на глубине метров в 150 — там интенсивность космических лучей столь ослабевает, что их действием можно пренебречь.
— Я свяжусь с командованием Балтийского флота, — пообещал Курчатов. — Попрошу предоставить одну из подлодок для эксперимента. Они уже выделяли одну лодку для экспериментов Вериго, не откажут и нам.
Флеров не верил в действие космических лучей на распад урана. А если такое действие существует, то они открыли явление еще значительнее, чем спонтанный распад! Против того, чтобы опуститься на дно Финского залива, физики не возражали. Это звучало захватывающе — ядерные эксперименты на дне морском! Куда крепче опытов Вериго!
На другой день Курчатов разочаровал обоих. В Финском заливе нет глубин, превышающих 100 метров. И в мире нет пока лодок, способных на погружение в 150 метров.
— Но если нельзя опуститься под воду, то почему не опуститься под землю?
— Угольные шахты! — воскликнул Флеров. — Или рудники!
У Курчатова был другой план. Приезжая в Москву, он с наслаждением катался на эскалаторах метро. И он помнил глубины всех станций метрополитена. Такие, как «Кировская» или недавно построенная «Динамо», вполне подойдут для эксперимента. Если и там разряды повторятся без изменений, то о космических лучах можно не говорить.
— Я отправил просьбу на имя наркома путей сообщения.
Нарком не только разрешил проводить эксперименты на подземных станциях столичного метро, но и предписал всем работникам наркомата оказывать физикам всемерное содействие. Магическая формула — оценил ее Курчатов, она раскроет все двери.
Когда шла погрузка оборудования в скорый поезд, магическая формула не сработала. Проводник наотрез отказался пропустить в вагон громоздкий багаж двух пассажиров. Петржак совал ему в руки предписание наркома.
Проводник величественно отвел рукой заветную бумагу.
— Нас не касается. У нас команда — тридцать два килограмма багажа на билет, а что сверх, то в багажный вагон. У вас сколько? Двести кило? Пятнадцать мест? Не могу. Ищите бригадира, пусть он решает. Только бригадир не разрешит, гарантирую.
— Да где его искать, поезд же уйдет! — настаивал Петржак — У нас же аппаратура, стекло, в багажный вагон сдать нельзя.
— Гражданин, не мешайте посадке. Сказано — не могу.
Флеров попросил проводника отойти в сторонку. Проводник сдал пост напарнику и без охоты отошел, Флеров показал «Ленинградскую правду», где была напечатана статья об их открытии.
— Как же, читал! — с воодушевлением сказал проводник. — Так это ваша работа? А такие молодые, кто бы подумал! Что ж раньше не сказал? Значит, в Москву, начальству показывать? Тащите багаж. Чтоб науке не посодействовать! Да за кого нас тогда считать?
Он сам с энтузиазмом тащил ящики и чемоданы, пристроил их в купе поудобней. Его все удивляла молодость ученых пассажиров.
— Значит, так, ребята. Если кто в Ленинграде предъявит билеты на свободные места в ваше купе, придется пустить. А не будет, в пути не подсажу. Поедете как фон-бароны, вдвоем. Наука охраны требует, кто же не понимает?
В Москве формула «предписывается оказывать содействие» стала, как и предсказывал Курчатов, волшебным ключом, отпирающим все двери. Главный инженер метрополитена разрешил использовать «Динамо», эта станция оборудована лучше других. Физики сделали быструю прикидку — 58 метров земли по поглощению лучей равнозначны слою воды в 180 метров, космическое излучение на этой глубине ослабевало почти в 40 раз. О лучших условиях не приходилось и мечтать.
