— Разве высшее образование — помеха для фронта? — чуть не вспылил Флеров.
— Не помеха, нет. Но почему бы вам не поучиться на техника авиации? Тоже могут убить, но перед этим хоть больше пользы принесете.
И, отложив лежащий перед ним большой список, лейтенант внес ополченца в другой лист. Так получилось, что из уже ставшего фронтовым городом Ленинграда Флеров попал в глубокий тыл, в город Йошкар-Ола, о котором раньше и не слыхал. Туда эвакуировали Военно-воздушную академию — на курсы при ней направили молодого физика.
В Йошкар-Оле — многие жители называли свой город старым, почти пародийным названием Царевококшайск — кипела жизнь, мало отвечающая полусонному облику городка, раскинувшегося на берегах узенькой Малой Кокшаги. Ежедневно приходили эшелоны с эвакуированными предприятиями и институтами, теоретические занятия перемежались нарядами на разгрузку вагонов. Городок наполнялся, уплотнялся, оживал. На наспех оборудованный аэродром садились новенькие Пе-2, их только что начала выпускать промышленность. Курсанты чувствовали себя мастерами на все руки — усердно записывали лекции, усердно разбирали и собирали учебный двухмоторный бомбардировщик, с неменьшим усердием трудились на железнодорожной станции, ходили строем в кино и баню, а если выпадал вольный часок, то бултыхались в прохладной Кокшаге, либо доставали билетик в эвакуированный драматический театр, либо ходили в краеведческий музей — Йошкар-Ола. Красный город, гордился своей четырехсотлетней историей.
В Йошкар-Олу эвакуировался из Ленинграда и ГОИ — Государственный оптический институт. Сам Сергей Иванович Вавилов распоряжался размещением лабораторий. Оптикам предоставили лучшее здание в городе, но оно казалось мрачным и тесным по сравнению с прежним дворцом на Васильевском острове. Не посетить родных физиков Флеров не мог. Комендант казармы и староста группы курсантов понимали чувства молодого ученого в красноармейской гимнастерке и смотрели сквозь пальцы на его отлучки.
Среди работников ГОИ многие были знакомы Флерову, с другими он познакомился, таская ящики, выслушивая научные споры — обсуждения шли без президиумов и председателей, на ступеньках лестниц, на станинах машин. Дискуссии оттого были не менее содержательными, а горячность даже увеличивалась. Каждый ломал голову, чем помочь фронту. И Флеров выслушивал удивительные предложения, обсуждавшиеся на ходу, — сотрудники были готовы пожертвовать делом всей своей научной жизни, лишь бы срочно посодействовать армии.
Одна из дискуссий надолго запомнилась. Вавилов с женой Ольгой Михайловной совсем переехал в Йошкар-Олу; другой его институт, московский ФИАН, эвакуировался в Казань, в Казани Вавилов появлялся наездами. В ГОИ спорили о темновидении. Проблема была ясна: ночные бои — повсеместное явление, было бы очень важно сконструировать приборы, различающие предметы во тьме. В Физтехе разрабатывали радиолокацию, а кого-то из оптиков захватила идея приспособить для темновидения слепых людей. Замечено, что многие слепые хорошо чувствуют ультрафиолетовое излучение, у зрячих оно поглощается хрусталиком глаза. Людей, лишившихся хрусталика в результате ранения или ожога, сейчас, к несчастью, много. Может быть, снабдить их большими линзами, собирающими ультрафиолет? Темнозоркие наблюдатели могли бы сигнализировать о приближающихся в ночи машинах.
Вавилов, всегда спокойный, разволновался. Что за антигуманная идея! Инвалида — на передний край? Слепого — подвергать обстрелу? Нужно потерять сердце, чтобы говорить об этом!
— Да и с точки зрения физики проект неэффективен, — сказал он. — Ультрафиолетовое излучение в темноте ничтожно. Будем ориентироваться на инфракрасное, оно интенсивней. И не людей превращать в приемники сигналов, а конструировать физические приборы для темновидения!
Флеров подошел к Вавилову. Директор ГОИ обрадовался, что молодой физик жив и здоров. Жаль, брошено исследование спонтанного деления тяжелых элементов, открытие было сделано важное. Ничего не поделаешь — война!
— Мой сын Витя тоже надел военную форму. Воюет под Ленинградом. Тяжело там… У вас кто- нибудь остался в Ленинграде?
В Ленинграде у Флерова осталась мать, Елизавета Павловна. Вавилов печально покачал головой, услышав, что ядерную лабораторию закрыли в первые же дни войны и оборудование не эвакуировали. Что строительство циклотрона в Физтехе прекращено и изготовленные детали упрятаны в землю, он знал.
— Мы тоже прекратили строительство циклотрона в ФИАНе. Столько надежд с ним связывали! Самая крупная в мире машина…
— Правительство приказало?
Вавилов ответил со вздохом:
— Приказа не было. Вопрос совести… В такой тяжелый момент отвлекать огромные средства… Посовещались, помучились — нет, надо откладывать до конца войны!
И в этот день, и во все следующие, и на занятиях, и на аэродроме, и на койке Флеров неустанно допрашивал себя: делает ли он именно то, что для обороны является самым полезным. Это был маленький, личный, но очень жгучий вопрос: то, что делаю я, может делать любой, но я мог бы делать еще и то, чему я долго обучался, к чему имею особые способности, — что же для страны важней? А за маленьким личным вопросом вставал общий, огромный: кто докажет, что война закончится быстро? Молниеносной войны жаждет враг! А если война затянется, то имеем ли право прекращать исследования цепного распада урана, зная, что даст успешный результат? И Флеров твердил себе, что нет ни одного факта, ни одной физической константы, доказывающей, что урановая взрывчатка невозможна, наоборот, все известные сегодня факты таковы, что не может определенное — и не такое уж большое — количество легкого изотопа урана не стать бомбой невероятной силы. Речь не о личном благополучии, не о славе, нет, о военной мощи Родины, о своей ответственности за судьбу страны! Внезапное прекращение экспериментов с ураном — ошибка! Ошибку нужно исправить. Этого требуют интересы страны!
Флеров сел за письмо в ГКО. Он перечитывал, поправлял, снова перечитывал, снова исправлял. Письмо вышло убедительное, оно не могло не подействовать. Он бросил его в ящик с таким сияющим лицом, что случившийся рядом товарищ поинтересовался, не передало ли радио хорошие новости. Радио в эти первые дни ноября передавало новости только плохие — немцы рвались к Москве, Ленинград и Севастополь были в блокаде, на юге наши отступали к Ростову. И чем хуже были сводки Информбюро, тем нетерпеливее жгло курсанта желание возобновить опрометчиво прерванные работы по созданию нового оружия. Он повторил письмо, направленное в Москву, добавил просьбу вызвать его для личного доклада комиссии специалистов и надписал новый адрес: Казань, Академия наук СССР, академику А. Ф. Иоффе.
Из Москвы ответа не было, Казань отозвалась быстро. Отделение физико-математических наук Академии наук соглашалось выслушать доклад Г. Н. Флерова на тему о цепных ядерных реакциях в уране в любое время, когда он сможет явиться. Флеров бросился к начальнику курсов. Начальник с недоумением посмотрел на взволнованного курсанта. Вид у Флерова был удивительно несолиден.
— В Академию наук вызывают, Флеров? Перед академиками выступать? Ладно, пишите рапорт на мое имя. Между прочим, вы, собственно, кто? Я имею в виду — по гражданской специальности?
— Младший научный сотрудник ленинградского Физико-технического института, — отчеканил Флеров как мог значительно.
Начальник с сомнением рассматривал бумагу из Казани. Младшие научные сотрудники с докладами перед светилами науки не выступают. Ответ курсанта маскировал какую-то тайну. Начальник подписал командировку на десять дней и дал несколько советов. В Казани, хоть она от Йошкар-Олы всего в трехстах километрах, с продовольствием плохо. Пусть Флеров денег на провизию не жалеет. Со своей стороны, курсы обеспечат его сухим пайком по полной норме — он надеется, что кое-что перепадет и сверх нормы. Вот командировочные бумаги. Желаю успеха, курсант Флеров!
С полным мешком еды Флеров появился в Казани. Не снимая с плеч мешка, Флеров направился в университет, куда втиснули всю Академию наук, московский ФИАН, Радиевый и отделы других институтов. В коридорах встречались знакомые — похудевшие, побледневшие, ослабевшие. После каждой встречи мешок немного терял в весе. Неважный облик странно не совпадал с горячими речами, все делали какое-то свое, очень важное и очень нужное дело. Все торопились рассказать о работе, если не мешали запреты секретности. Флеров узнал, что Курчатов на юге, что его скоро ждут сюда, что Неменов и Щепкин на Северном флоте, что Арцимович конструирует темновидящие аппараты и помогают ему курчатовцы Юзефович и Гринберг, Гуревич и Алхазов из Радиевого института, что Хлопин с сотрудниками
