Бухенвальдский набат

Хозяин дал водицу и зерно,
но позабыл захлопнуть дверцу клетки.
И... враз
невольник выпорхнул в окно
и очутился на сосновой ветке.
На небо голубое поглядел,
окинул взором солнечные дали,
взметнулся на вершину
и запел,
как кенары, наверно, не певали.

Бывал я на показах певчих птиц
и слушал знаменитых медалистов.
Но эта песнь, казалось,
без границ,
в звучании ее прозрачно-чистом
слились в одно
и радостный задор,
и звон ручья,
и трель над полем спелым...
Поймали беглеца.
И — под запор!
До самой смерти
больше так не пел он...

1966

* * *

В его мозгу, болезнью воспаленном,
вдруг мир перевернулся кверху дном:
он возомнил себя Наполеоном,
потом хотел поджечь соседский дом.
Но к вечеру, когда закат погас,
был под замком безумец обреченный...
В огромном зале в этот самый час
другой безумец — властью облеченный,
кричал, да так, что взмокла голова:
«Мы десять... двадцать... стран
сметем моментом!»
Гремели сумасшедшие слова
и... вызывали шквал аплодисментов.

1966

ВОРОБЕЙ

С каким мы смотрим восхищеньем
на всемогущих птиц — орлов,
на их бесстрашное паренье
превыше гор и облаков.

Их взор, и гордый, и надменный,
к нам обращен и мимо нас.
Мы воспеваем неизменно
величие орлиных глаз.

Вокруг орла от века к веку
сияет славы ореол.
О сильном, храбром человеке
мы восклицаем: «Он — орел!»

Но вот с каким недоуменьем
вы посмотрели б на меня,
когда в своем стихотворенье
я превознес бы... воробья!..

Ну что ж, рискну! Тогда, быть может,
и ощутимей, и верней
вас удивит и растревожит
обычный серый воробей.

Его судьба совсем иная,
он не летит под облака.