Разумеется, никто не собирался заботиться о летнем отдыхе талантливого, к тому же больного человека. И не будь у моей овдовевшей мамы половины горсоветовского дома, площадью в 18 квадратных метров, с небольшой террасой, сидеть бы Соболеву в душной, задымленной Москве «в обнимку» со своей второй группой инвалидности безвыездно. Даже собес и тот не выполнял по отношению к нему закона об обязательном ежегодном предоставлении путевки в оздоровительное учреждение инвалидам войны первой и второй групп.
Что ж, хвала Озерам! В них Александр Соболев написал не только «Бухенвальдский набат», но и большую часть своих стихов, в последние годы — и роман. Чистый воздух, тишина, сосновая роща возле дома, близость Песочного озера — старицы Оки, близость и самой Оки, окружающие город со всех сторон леса — естественно, в такой благоприятнейшей обстановке и жилось, и работалось отлично. Тесновато, так сказать, жилплощадь мала? Но мудрый народ давно сказал: «В тесноте, да не в обиде».
Занятная и грустная история отношения к Соболеву властей города Озеры. Очевидно, поначалу, поддавшись, как и все, гипнотическому действию «Бухенвальдского набата», узнав, что прекрасные стихи написаны у них в городе, они даже без просьбы Соболева расширили террасу до 12 метров (та, на которой был написан «Бухенвальдский набат», имела пять с половиной) и заговорили о благом намерении — построить за свой счет поэту дом на высоком берегу реки Оки.
Но очень скоро отцы города сообразили, что ошиблись. Они поняли, что поэт Соболев — не любимчик «верхов». Повод для прозрения был налицо: вроде бы знаменитая птица, а проводит каждое лето в такой захудалой, уж никак не золотой клетке. И их осенило: песня живет сама по себе, а ее автор — сам по себе. Песне — слава, автору — шиш. Значит, он в глазах «верхов» не выдающийся, а как все «простые» люди, бесправный, значит, никем и ничем не защищенный.
И когда моей маме исполнилось 80 лет и ее необходимо было взять к нам в Москву, озерские власти без стеснения показали Соболеву, чего он стоит в родном Отечестве. Соболев попросил в горкоме оставить небольшое жилище ему в качестве дачи: и как поэту, и как инвалиду. Ответ Озерского горкома партии должен во веки веков служить мерилом «ума, чести и совести» компартии. Он гласил: «Отказать, так как он уже прописан в Москве».
Никогда не пойму, зачем понадобилось секретарю Первомайского райкома партии Москвы расставлять Соболеву ловушку? Дело в том, что Соболеву пришлось пойти к нему на прием: в связи с увеличением нашей семьи поэт лишался своего небольшого кабинета, комнатку-восьмиметровку он уступил моей старой и больной маме. Наша двухкомнатная квартира была малометражкой — 25,5 м. Соболев попросил секретаря райкома помочь по возможности побыстрее поменять нашу квартиру на трехкомнатную, пусть тоже малометражку, и хорошо бы поближе к лесопарку Измайлово — нет дачи. Ответ партруководителя обнадежил: пусть теща возьмет справку, что сдала свою жилплощадь городу Озеры, и мы в течение двух-трех месяцев подберем вам квартиру. А когда требования были выполнены, тот же секретарь сказал: «Поставим вас на льготную очередь. Года через два...» Это означало: больному поэту два года жить в стесненных и уж отнюдь не рабочих условиях, два года не выезжать на лето за город. Места отдыха (слава озерским властям!) мы лишились. Вот это — капкан! Вот это — западня! Отчаявшись, я написала письмо в Отдел культуры ЦК КПСС. Тогдашний замзавотделом культуры, будущий редактор газеты «Советская культура» Беляев лично и терпеливо объяснял мне значение термина «не положено» в данном конкретном вопросе. Ну, хоть в омут головой, помощи ждать неоткуда!
Но... тут произошло чудо. Не знаю, по какой причине, по сей день это для меня загадка, позвонил инструктор Отдела культуры Цветков, подчиненный Беляева, и стал упрекать меня за наветы на секретаря Первомайского райкома. Он, Цветков, только что говорил с ним о Соболеве и услышал, что в райкоме недоумевают, куда же пропал Соболев, ему уже подобрана квартира, а он не идет получать ордер. Я осталась буквально с открытым ртом... А чудеса продолжались: Соболеву позвонила вдруг дама из районного отдела учета и распределения жилплощади и сладчайшим голосом попросила его и его супругу подойти в такой-то день, в такой-то час получить ордер, но раньше, если угодно, посмотреть квартиру. Так мы очутились в Южном Измайлове, в доме рядом с лесопарком.
Во всей этой истории для меня до сих пор неясен еще один вопрос: не хватил ли секретаря райкома удар от страха, когда ему позвонил насчет Соболева инструктор ЦК?
Как чувствовал себя поэт в такой «наидружественнейшей» обстановке, в условиях круговой осады? Как ему жилось и работалось? Ну, надеюсь, об этом догадаться нетрудно: были у него и продолжительные перерывы в творчестве, были и «подъемы и обрывы» в настроении... — о причинах мною сказано далеко не все, но все же, считаю, достаточно, чтобы понять: не одна ограниченная работоспособность — следствие фронтовой инвалидности — мешала интенсивному творчеству поэта.
«Без чувства, что его ценят, ему доверяют, его работой интересуются, любой творческий работник, будь то ученый, писатель или художник, интенсивно и смело работать не может». Это слова П.Л.Капицы. Они полностью приложимы к поэту Александру Соболеву.
Вот почему невелико по объему его творческое наследие. И все же обязана сказать: сильный он был человек, волевой, упорный. Самое убедительное свидетельство тому — неизменно мажорный, жизнеутверждающий заключительный аккорд большинства его стихотворений. А разве не само собой понятно, что «Бухенвальдский набат» не смог бы написать человек тихий, смиренный, покладистый, каждый свой шаг предусмотрительно измеряющий? За «Бухенвальдским набатом», силой его воздействия на людей, стоит личность, способная на высокие духовные взлеты, на колоссальную душевную отдачу, личность неукротимая, к ограничительным рамкам непримиримая. Как сказал Д.И.Писарев: «Творец может дать своему творению только те свойства, которыми он сам обладает».
Читатель заметит, что значительную часть сборника составляют антивоенные стихи. Это следствие глубочайшей убежденности поэта в том, что только всеобщий прочный мир обеспечит народам прогресс, благополучие, процветание. Бывший фронтовик, он редко обращался в своем творчестве к событиям минувшей войны. Пребывание в действующей армии укрепило его представление о войне как об извращенном, богопротивном состоянии рода человеческого, когда в противоестественных «боевых» условиях не только гибнут люди, но получает жестокие травмы беззащитная природа.
Природе посвящены многие его стихи. И поневоле думалось порой, что любовь поэта и природы взаимна. Делать столь странный вывод заставляли необычные, необъяснимые обстоятельства. «Почти всегда в мой день рожденья бывает солнечный денек», — написал Александр Соболев в одном из стихотворений. Можно верить, можно сомневаться, но солнечная погода в дни рождения поэта — не вымысел, не игра воображения, а самая неприкрашенная быль. Не раз бывало так: накануне дня его рождения по небу медленно, хмуро ползли низкие пухлые облака свинцового цвета — циклон, похоже затяжной. Но утром следующего дня на горизонте таяли поредевшие остатки дождевых облаков, и наступал праздник солнца, праздник света в подарок новорожденному.
По давней и неизменной нашей с ним традиции — праздновать дни рождения Александра Владимировича в лесу или за Окой, мы отправлялись на многочасовую прогулку.
Мы оставались в лесу долго, пока лучи уже склонявшегося к закату солнца не проникали далеко вглубь леса, окрашивая стволы деревьев в золотистый цвет. Постепенно лес затихал, словно погружался в дремоту...
Утро очередного дня напоминало утро позавчерашнее. «Окошко» солнца и света, праздничной радости как будто закрывалось, и циклон продолжал после однодневного перерыва свой далекий путь.
Подобные чудеса, ну как их назвать иначе, повторялись много раз и побудили поэта рассказать в
