мастерил цветы.
На расползшихся татами грудой были навалены готовые красные и желтые цветочки. От этих ядовито-ярких цветов еще более убогим выглядел наш унылый дом, где не было даже шкафа или радиоприемника.
Брат тихонько мурлыкал себе под нос, слушая соседское радио: «Забытое раскаяние проснется, и старая мука оживет». Это была любимая песня брата — «Вернувшееся судно», — которую пел Ёсио Табата. Мастеря цветы, брат то и дело грел руки над стоявшей рядом маленькой печуркой.
Я положила школьную сумку, сшитую из фуросики, на ящик из-под яблок, служивший нам столом, и спросила:
— Ну что там на бирже?
— Народу — тьма, все ищут работу — много шахт кругом позакрывали.
— Ну а ты нашла себе что-нибудь?
— Больше я туда не пойду, — мрачно отрезала сестра, засунув руки в карманы пальто.
— Почему?
— Этот чиновник делал из меня дуру.
— Как?
— Я, дескать, школу еще не кончила! Говорит, таким недоучкам нигде работы не найти; в служанки и то не возьмут. Негодяй!
Сестра на чем свет ругала служащего биржи, изливая гнев и досаду.
Вспоминая все эти события, происходившие полгода назад, я шла по улицам Готодзи. На другой день после своей неудачной поездки сестра снова отправилась в Готодзи и устроилась в патинко.
Здание патинко находилось за кинотеатром, недалеко от станции. У кинотеатра я замедлила шаг, чтобы рассмотреть яркую афишу с Хидэко Такаминэ в фильме «Возвращение Кармен». С афиши улыбались Хидэко Такаминэ и Тосико Кобаяси в шикарных шляпках, под зонтиками с оборками. На витрине висели фотографии кадров из фильма. Я с интересом разглядывала их. Ведь мы с сестрой собирались посмотреть этот фильм.
Она прислала открытку, где писала, что в воскресенье сможет взять выходной, и приглашала меня в кино, вот я и приехала.
Возле патинко стояли два венка по случаю открытия нового игрального зала, а на стеклянных дверях была приклеена бумажка с объявлением о приеме на работу девушек.
Я толкнула стеклянную дверь и вошла внутрь. От духоты и табачного дыма перехватило дыхание. Играющие сидели в ряд как приклеенные и запускали шарики. В зале стоял грохот от шариков и оглушительно играла музыка.
— Сэцуко! — донесся откуда-то голос сестры.
Я подняла голову и увидела, что сестра улыбается мне из-за фанерной перегородки, возвышающейся над автоматами. Интересно, дали ли ей выходной? Я прошла в игральный зал.
Сестра молча поманила меня рукой и, опустив голову, пошла вдоль перегородки. Над фанерной стенкой виднелась лишь ее голова.
— Сэцуко, сюда.
Сестра выглянула из маленькой дверцы за автоматами. Я не видела ее два месяца — поступив в патинко, она не приезжала домой даже на выходные. Лицо ее было слегка подкрашено, на губах помада. Волосы были завиты, к форменному халатику с коротким рукавом приколота брошка — божья коровка.
— Входи, быстрее.
Сестра заметила, что я внимательно разглядываю ее, и засмеялась. Она очень похорошела, и вид у нее был веселый.
— Ты взяла выходной? — спросила я, скидывая туфли.
— Ничего не вышло. Напарница заболела, и пришлось заменить ее. Жаль, не сможем пойти в кино.
Сестра закрыла дверь на ключ.
— Это ничего, что я вошла сюда?
— Ничего-ничего, — ответила сестра и погасила красную лампочку на ближайшем автомате. Потом кончиками пальцев быстро покрутила ручку на задней стенке, и я услышала, как шарики, застрявшие в верхнем желобке, с шумом покатились и упали в коробку с другой стороны автомата.
— Что случилось? — спросила я.
— Бывает, что шарики попадают в лунку и застревают в ней. Вот я и исправила, — быстро проговорила сестра и отошла от меня. Это опять, уже в другом автомате, зажглась красная лампочка. Она погасила ее, покрутила ручку и снова подошла ко мне.
— В кино сходим в другой раз. Но коль уж ты приехала, давай поговорим. Я не могу стоять на месте, ты ходи за мной…
Не договорив, она повернулась ко мне спиной и пошла вдоль автоматов, стуча по полу шлепанцами.
— Первый ряд — номер пять, второй ряд — номер два, четвертый ряд — номер одиннадцать, двенадцать и пятнадцать. Четвертый ряд, прошу побыстрее.
Голос из динамика подгонял девушек, следивших за работой автоматов. Шагая за сестрой как привязанная, я встала на цыпочки и выглянула за перегородку.
На высоком табурете сидел мужчина с микрофоном, которого я даже не заметила, входя в зал. Маленький, невзрачный, лет двадцати пяти. Он зорко наблюдал за тем, что происходит в зале.
Я посмотрела на соседнюю перегородку. Это там, кажется, был четвертый ряд и горели три красные лампочки. Девушка за перегородкой суетливо бегала взад-вперед и гасила лампочки.
— Ко-тян, — громко позвала она.
Ей, как и сестре, было не больше восемнадцати, щеки у нее были по-детски пухлые.
— Кто это с тобой? — спросила она, когда сестра встала на цыпочки.
— Моя сестренка, — громко ответила сестра и повернула назад, потому что уже дошла до конца перегородки. Я отстранилась, пропуская ее.
— Ты писала, что Кунио ушел из дому. Почему он это сделал? — спросила сестра, проходя вперед.
— Он поссорился с Хироси. Ни мамы, ни меня не было дома. Когда я пришла, бумажные цветы, растоптанные, валялись по всему полу. Хироси уже ушел, а Кунио, укрывшись с головой одеялом, плакал.
Я рассказывала, глядя на сестру, стоявшую ко мне спиной.
— Какой жестокий! И сам нищий, и как вы будете жить, не подумал, — сердито проговорила сестра, то и дело останавливаясь и поднимая стоявшие под ногами коробки с шариками, чтобы вставить их в автоматы. Потом спросила: — Ну а куда он ушел, ты не знаешь?
— Не знаю.
— И друзей-то у него нет. Куда же он мог уйти — один, такой больной?
Сестра опять торопливо зашагала вперед, я — за ней. Она все время вертела головой направо и налево, следя за автоматами.
— Я недавно послала деньги. Вы получили?
— Да, получили. Ты, сестрица, просто спасаешь нас каждый месяц. Мама всегда так радуется.
Я заметила, что в автомате рядом со мной шарики не двигаются, и отошла, пропуская сестру.
— Маме тоже достается, — вздохнула она, снова устремляясь вперед.
— С прошлого месяца на шахте ползарплаты стали давать талонами. И Хироси, и мама получают теперь только половину денег.
— Делают из нас дураков! Ведь на талоны можно покупать только на распределительном пункте.
— Конечно. Вот все и бегут туда. Оглянуться не успеешь, как рис и крупу уже раскупили; и всегда очередь. А ведь овощи и рыба портятся быстро…
— Разве на эти талоны проживешь?
— Мама тоже так говорит. И на другую шахту не переедешь — сейчас везде плохо.
