серву власть сеньора не была абсолютной; многие дела подлежали церковному суду, право смертной казни принадлежало не всем сеньорам, а только крупным феодалам; в принципе, феодал даже мог лишиться своего феода за грубое и несправедливое обращение со своими подданными и т. п. Однако не эти юридические ограничения стесняли своеволие барона; на закон он не обращал внимания, а судьи, которых он сам же назначал, особой справедливостью не отличались: «Будь виллан из стали, его на суде съест рыцарь из соломы», — говорила средневековая пословица. Ограничения произволу феодала ставил самый ход жизни, и потому?то эти ограничения оказывались гораздо сильнее и действительнее, чем разные юридические определения. Два факта оказали в особенности сильное влияние на установление нормальных и постоянных отношений между бароном и вилланом, создали своеобразную условную мораль, которая стояла, однако, выше писаного закона. Это, во–первых, чрезвычайная разрозненность феодального хозяйства, заставлявшая помещиков иметь большое число приказчиков. Но как бы он стал контролировать их, если бы повинности крестьян не были точно урегулированы? И вот в силу этой необходимости устанавливается более или менее однообразная, постоянная средняя норма, определяющая повинности виллана в отношении к сеньору. Письменный пример такой нормы нам и дает вышеупомянутая писцовая книга монастыря Св. Троицы. Второе условие, обуздывавшее феодальных владельцев, вытекало также из разрозненности, но не хозяйственной, а политической. Дело в том, что виллан, которого стали бы очень отягощать, имел всегда полную возможность перебежать в соседнее имение–государство; шансов на то, чтобы его выдали, было очень мало, потому что рабочими руками дорожили; это могло случиться только в редких случаях, по общему же порядку между помещиками существовала даже особого рода конкуренция: они старались переманивать вилланов друг от друга, обеспечивая за ними целый ряд привилегий и льгот. Так поступали, например, французские короли, создавшие на своих землях целый ряд новых поселений. Церковь, как самая культурная сила средневекового мира, точно так же идет по тому пути, расширяя и регулируя права вилланов. Таким образом, известные нормы и обычаи появляются в феодальном периоде естественным путем еще до вмешательства государства, до того времени, когда был нарушен феодальный принцип: «между сеньором и вилланом нет другого судьи, кроме Бога».
III. Отделившись от всех остальных сословий, разорвав всякую связь с прочим населением сеньории, феодал по необходимости должен был замкнуться за высокими стенами своего замка — этого оплота и охраны его привилегий. Но здесь, внутри замковых укреплений, его ожидало весьма жалкое существование: самая страшная праздность и убийственная скука царили во внутренней жизни замка; отрезанный от всего остального мира, феодал должен был довольствоваться одной своей семьей и не имел никаких занятий, которыми бы он мог наполнить свою жизнь. В самом деле, чем бы мог заняться феодал в своем замке? Он не чувствовал ни малейшей надобности обрабатывать свои поля, ибо для этого в сеньории было достаточно подневольных работников, да и самое занятие земледелием он считал неблагородным. Промышленная деятельность только что зарождалась и составляла принадлежность среднего, городского сословия; для политической деятельности в век феодализма не было места. Существовали искусство и наука; но их феодал предоставлял клирикам и даже смотрел с презрением на эти «поповские хитрости». Единственно благородным, достойным феодала занятием, по понятиям тогдашнего времени, была война, — и вот, чтобы не умереть от нетерпения и скуки за стенами замка, он затевал ссоры со своими соседями, выходил на большую дорогу, чтобы грабить проезжих купцов, и просто разбойничал. Действительно, вся жизнь феодала привязана была к его боевому коню, прохо-; дила в дороге среди различных приключений, была, по выражению Гизо, «нескончаемым крестовым походом в его собственной стране». Тот длинный ряд набегов, грабежей, войн, который наполняет собой средневековую историю, в большей своей части был следствием этой праздности и скуки, царивших в замках, этой постоянной потребности в деятельности, в движении. Когда безопасность или грубая сила заставляла феодала на время запереться в стенах ? замка, он чувствовал себя как бы заключенным в тюрьме и думал только о том, чтобы уйти из него. В одном старинном рыцарском романе Sarin le Leherain превосходно изображается томительная скука, овладевавшая обитателями замка в редкие минуты общественного затишья. Здесь рассказывается о Бегоне, герцоге Гиени, одном из могущественных феодальных владельцев Нормандии. Вот как начинается рассказ: «Бегон был однажды в своем замке Белене. Подле него была его жена, прекрасная Беатриса; тут же были [два его малые сына, игравшие с другими детьми. Герцог Бегон смотрит на них и вздыхает. Беатриса говорит ему: 'Сильный герцог, отчего вы печальны? Вы имеете в ваших сундуках много золота и мехов, вы имеете боевых коней, мулов и иноходцев, и вы победили ваших врагов'. Бегон отвечает: 'Дама, все, что вы сказали, правда, кроме одного: ни золото, ни меха, ни кони не составляют еще богатство — это родня и друзья… Вот уже семь лет, как я не видел моего брата; хочу съездить к нему. К тому же, мне говорили, что в Пуелльском лесу есть такой кабан, что никто никогда не видывал подобного; я убью его и отвезу к брату'». Напрасно Беатриса убеж
Вместе с изменением общих порядков жизни изменились и война, и способ вооружения; как и все в феодальной Европе, она измельчала, сделалась местной и велась маленькими отрядами. Великих битв, которыми народы древнего и нового мира привыкли решать спорные вопросы, теперь не было. Военные действия состояли в небольших стычках, осадах замков и городов, разграблении деревень и опустошении полей, принадлежащих неприятелю. В составе войска кавалерия заменила собой пехоту прежних времен, а самое сражение обратилось в ряд отдельных поединков. Закованный с ног до головы в железо, воин феодальной эпохи был неуязвим подобно греческому Ахиллу. Только через немногие отверстия, оставленные между отдельными частями доспехов, могли достать до него неприятельский меч и копье. Поэтому?то рыцарские битвы, несмотря на все мужество бойцов, редко бывали кровопролитными. Главная опасность заключалась в возможности упасть с коня, так как тяжеловооруженному всаднику уже трудно было стать на ноги. Плен был неизбежным исходом для сбитого с коня рыцаря, но как бы ни был дорог выкуп, за рыцаря отвечал его виллан, с которого и взыскивалась нужная сумма денег. Вся тяжесть войны падала, таким образом, на поселян; для феодала же она представляла не столько опасностей, сколько благоприятных случаев выказать ловкость и рассеять скуку, наведенную однообразной жизнью замка.
Жизнь на большой дороге с постоянными приключениями и военными подвигами развивала в феодале неукротимую энергию воли, дикую и грубую натуру, способную подчиняться одной только материальной силе. Феодализм с его оторванной от общества замковой жизнью оставлял вообще широкое место для образования индивидуальных характеров. В воинственной обстановке, созданной им, и воспитывались те своенравные личности, которые смело противопоставляли свой произвол требованиям целого общества и закона и которые так и просятся в роман или поэму. Отличительная черта этих феодальных характеров — поражающая жестокость, ни перед чем не останавливающаяся грубость нравов. Вот один эпизод, рисующий нравы феодальной эпохи.
В одной из предыдущих лекций я уже упоминал замок Рож–Гюон, находившийся на берегу Сены и состоявший из обширного подземелья, высеченного в крутой скале. В начале XII в. Рож–Гюон принадлежал Гвидону, кроткому юноше, непричастному злобе и хищничеству предков. К несчастью, у него был тесть иного нрава, Вильгельм из норманнов. Вильгельму давно хотелось отнять у зятя это удобное для разбойничества убежище, и вот однажды, во время вечерней службы, он пробрался вместе с сообщниками в церковь и напал на Гвидона. Жена последнего, дочь Вильгельма, надеялась спасти мужа, закрыв его собой. Она была убита вместе с Гвидоном. Та же участь постигла и детей, которых убийцы разбивали о камни. За Гвидона вступилось венинское рыцарство; оно заняло все пути к Рож–Гюону, заставило убийц, не успевших запастись съестными припасами, сдаться и предало их мучительной смерти. У Вильгельма заживо вырезали сердце, — и любопытно, что летописец с заметным удовольствием рассказывает об этой казни, не менее самого преступления характеризующей эпоху.
Другой случай подобного же грубого рода, рассказываемый Ордериком Виталием. Один из сильных и богатых норманнских баронов Евстафий Бретельский, женатый на дочери короля Генриха, Юлиане, просил у него Иврийскую башню, принадлежавшую его предкам. Король обещал ему исполнить со временем его просьбу и в обеспечение дал ему заложником сына рыцаря Рауля, охранявшего башню. Евстафий своеобразно поступил с этим заложником: он вырезал ему глаза и отослал к отцу. Разгневанный Рауль отправился к королю и потребовал у него мести. Тогда Генрих выдал истцу воспитывавшихся при его дворе двух дочерей Евстафия, своих родных внучек, с которыми Рауль и поступил по праву мести: он выколол им глаза и отрезал носы. Можно представить себе, с каким чувством узнал Евстафий о правосудии короля —
