После выпуска я долго не мог устроиться, моя характеристика вызывала истерику у кадровиков. Меня вытащил из болота очень хороший парень Джамаль. Он позвонил ночью.
– Хулиган? – спросил Джамаль.
– Наговаривают, – просипел я спросонья.
– Подлецы! – согласился Джамаль. – Собирайся, ты мне подходишь.
– Когда?
– Шестнадцать по Гринвичу, с Байконура. 'Ты кто' и 'куда' тебя не интересует?
– Разберемся.
Джамаль сочно загоготал и отключился.
Я летал с ним четыре года, потом, когда Джамаль вернулся на Землю, занял его место – командира эскадрильи дальней разведки. Мы ныряем в Сферу, и люди считают нас героями. Чудаки, это просто работа. Любимая работа. Ложемент в обитаемой капсуле, гул токамака, раскаленные крылья теплообменников. И бесконечный мир впереди!
Он меня завораживает.
Елена Гарвардт
Сашка и динозавтр
Пятнышки у божьей коровки чуть выпуклые, будто на красную карамель капнули черным густым кремом. Мама делает иногда такие пирожные по выходным. Карамель или вишневая – тогда у божьей коровки крылышки темные-темные – или малиновая – тогда они яркие, как платье у моей куклы Маргариты – или клубничная – тогда похоже на небо, что сейчас у меня над головой. А крем лакричный или шоколадный. Я больше люблю шоколадный, хотя про лакрицу часто читала – например, в старой книжке про мальчика..и еще одного мальчика…и девочку. На самом деле там много-много мальчиков, просто я именно этих и запомнила. Там еще этот мальчик так хитро предложил другим за себя забор покрасить, и те с удовольствием согласились. Хотя я бы тоже согласилась. Я очень люблю рисовать. А ведь красить – это то же самое, что рисовать. Только делать это еще и полезно. И одной краской, густо-густо, так, что кисточка оставляет горки и ямки. Совсем как настоящие горки и ямки. Как их называют…канионы..да, канионы.
Тут тоже много-много канионов. Папа показывал фотографии. А еще дюны, катеры, и гезеры, вот. Я стараюсь запоминать все, о чем рассказывает папа. Правда, он иногда смеется, когда я повторяю за ним, и говорит, что я путаю слоги и неправильно произношу, но ну и что. Главное, что я общее запоминаю – а уж со слогами потом разберусь.
На фотографиях все такое интересное и необычное. И как-то даже не верится, что это все то же самое, что и вокруг – только сверху. Я всегда сначала пытаюсь найти на фото наш купол. Иногда получается – а иногда и нет. Иногда я путаю наш купол с другими – особенно с десятым и пятнадцатым почему-то – а иногда просто не могу увидеть его, так ловко упала тень от горы. Но чаще всего его на фотографии и нет, потому что аппарат снимал другую часть планеты.
А после поиска купола я просто рассматриваю все эти узоры и пятна и стараюсь представить, как это выглядит на самом деле. Папа со мной даже иногда играет так – дает фотографию, сделанную сверху и предлагает нарисовать так, как это выглядит сбоку. А потом достает другую фотографию, 'сбочную' и мы сравниваем, где я правильно сделала, а где нет. Иногда к нам еще и дядя Андрей присоединяется и мы с ним соревнуемся, кто правильнее нарисует. Дядя Андрей обычно выигрывает – но это и понятно. Он же старше меня, а, кроме того, в некоторых этих местах был. Но я не расстраиваюсь. Тем более так смешно бывает, когда дядя Андрей вдруг не опознает место, из которого только что вернулся. Он сам громче всех тогда смеется и говорит что-то вроде 'посыпаю голову пеплом и рву волосы'.
Папа говорит, что это еще что. Вот когда-то, когда на Марс люди еще не летали, а только специальные космические аппараты – тогда на фотографиях вдруг увидели лицо. И сразу стали думать, что это какое-то послание марсианских жителей.
Его так и назвали – Марсианский Свинкс. На самом деле, ничего похожего на настоящих свинксов, я же их вживую видела, когда на море ездила. Они с лапами, шеей, у них попа как у нашей овчарки Тошки. А у этого – только лицо обычное, и то, как будто человека в песок зарыли. Я так дядю Андрея закапывала. А у самого настоящего, старого свинкса, который старше даже прадедушки Виталия – у него носа нет. Вот.
Я попросила папу свозить меня к местному свинксу, а папа сказал, что это просто холм, свет и тени, что ничего на самом деле нет. А потом подумал-подумал, позвонил куда-то, о чем-то поговорил и сказал, что если я до завтра не передумаю и смогу рано встать, то мне покажут то, что приняли за свинкса.
Конечно, я не передумала. И даже всю ночь не спала. Всю-всю-всю ночь. А потом под утро моргнула – и папа меня долго-долго тряс, чтобы разбудить.
Оказывается, дяди из двенадцатого купола как раз собирались в район…сейчас вспомню…я даже запоминала специально, чтобы потом дома похвастаться перед девчонками…как там по-английски 'ребенок'…. я запомнила по-особому – 'ребенок он и я'…чилд.. нет… а, вспомнила! Кид! Кид-он-и-я! Вот! Дяди из двенадцатого как раз в район Кидонии полетели, что-то им надо было там обмерить – а папа попросил меня с собой взять. Они пошутили, что может меня там и оставить, как мальчика с пальчик. Глупо, правда. Я же не мальчик, да и папе до пояса, а не с пальчик. Да и если бы мама узнала, что меня там оставили…
Мама у меня художник. А еще она прокомор. Хм. Нет, наверное, я перепутала. Никак не могу запомнить, как у мамы вторая работа называется. Она там какая-то очень серьезная, мама все время в другой город летает. Каждый день. А потом приходит уставшая, с какими-то бумагами, долго-долго разговаривает по скайпу с разными людьми и какие-то цифры все время упоминает. Мне эта работа не нравится. Я больше люблю, когда мама художник. Тогда она разрешает мне тоже взять кисточку и порисовать. А иногда даже мне можно – правда, когда мама уже заканчивает картину – можно влезть руками прямо в краску и наставить пятен по всему своему листу. Мама тогда смеется и называет меня абстрактитиской. Говорит, что так давным-давно, лет пятьдесят назад, делали – и вот тогда я бы эти свои рисунки задорого продала. А сейчас это уже неинтересно. Сейчас рисуют, как рисовали еще давно-давнее, лет двести назад. Мама говорит, что это импрескинизм. Не знаю, мне это не нравится. Я люблю, когда на картине и близко и далеко как в жизни – а тут когда далеко, то видны и деревья, и трава, и небо, а как подходишь поближе, то просто пятна разные, даже цвет не тот, какой нужен.
Вот. Так о чем это я…
А..
В общем, те дяди пошутили-пошутили, да и взяли меня в Кидонию. Папа был прав. Просто холм, никакого лица. Вот. Ничего интересного.
Это неправильная божья коровка, папа снова что-то перепутал. У настоящей божьей коровки пятнышки нарисованные, обычные. А тут я же вам сказала, какие они.
Надо папе показать, вот только сейчас положу божью коровку в пакетик. В пакетике есть немного воздуха, поэтому коровка не задохнется. Воздух нужен всем, иначе они умрут. Мне поэтому без специального костюма не разрешают на улицу выходить. Там воздуха нет, говорят они. И правильно. Я умирать не хочу.
Бум!
Мне даже и оглядываться не надо, я и так знаю, что динозавтр пришел. Он все время приходит, когда я в оранжерее работаю. Может случайно, конечно, но мне кажется, что он знает, где я и что со мной.
Дядя Андрей говорит, что на самом деле сделать динозавтра папа мог еще года три назад, на Земле. Но там было что-то связанное с карантином, с какими-то правилами, нужна была какая-то 'чистая зона' – дядя Андрей хоть и старается говорить не слишком умными словами, но я все равно не всегда понимаю, о чем он. А он говорит, что дело не в словах – просто я с этим еще не столкнулась. Как-то я спросила – ведь
