Всё правильно, Толик. Ты же не знаешь, кто прячется под маской шестнадцатилетнего подростка. Может Тёма работать Чайку. Просто потому, что я там работал больше, чем любой из твоих ребят. Но нет времени убеждать. И не нужно, антиграв и так перегружен.
Парни выбегают, расхватывая дежурные рюкзаки. Через пять минут 'вертушка' взлетает, уносясь в сторону, где мы с Соловьем весь декабрь девяносто второго искали тело Андрюхи… Откуда Палыч, тот, первый Палыч, сутки тащил его невесту, оставив на леднике тело сына… Антиграв и сегодняшняя медсумка могли спасти Андрюху… А значит, и Палыча…
Сидим вдвоем (или втроем?) и пялимся на карту. Антиграв долетает к подножию за десять минут. Доклад Скворца:
– Посадка на вершину невозможна, ветер. Пойдем тросами.
Толик вскидывается. Еще бы, риск сумасшедший, особенно для первого. Но садиться на ледник и идти всю стену – слишком долго, маршрутов ниже 'четверки' на Чайке нет. А если парням удастся… на ледник 'вертушка' сядет на автопилоте, ледник – не вершина.
Десять минут ожидания и нервов… Десять минут длиною в чью-то жизнь… И расцветающее улыбкой лицо Толика: нового памятника на кладбище не будет. Получилось!
А еще через час:
– Вне опасности. К рассвету спустим…
Беда пришла позже. Когда по экрану связи побежали большие красные буквы, я даже не понял, что случилось. Только побелевшее лицо начспаса…
– Анатолий Павлович, – Тёмка тоже забеспокоился, – что…
– Крандец! – выругался Толик. – Всему крандец. Запуск межпланетного корабля. Внеплановый. Мы в коридор попадаем. Высосет энергию с двигателей. Неделя на перезарядку. Единственный минус антиграва. Новая техника, не доведена еще. Мать!!! Раз в сто лет бывает!
Он переключил рацию
– Чайка, ответь Базе.
– Здесь Чайка.
– Скворец, такая хрень…
Они говорят, а я думаю. Можно донести до подножия акьи. Две акьи старого образца, позволяющие тащить людей с такими травмами своим ходом. И двадцать килограмм весом. Каждая. Плюс килограмм десять барахла набежит. Два десятка километров и километр набора. В лучшие годы я успел бы с запасом. Но Тёмка сам весит меньше. А Толику нельзя. Сердце. По моим стопам… Да и не тот у него уже темп…
– Палыч, мы спустим их к подножию, и что-нибудь придумаем. – рация замолкает.
– Я отнесу акьи, – говорит Тёма.
– Нереально. Не вытянешь.
– Должен. Волокушу сделаю. Вытяну.
'Дядя Сережа, как его убедить?'
'Нереально, Толя прав. Сдохнем по дороге.'
'Ему нельзя. Я смогу. Не бывает уважительных причин…'
Как не хочется умирать во второй раз. Но Тёма прав: не бывает уважительных причин не прийти на помощь. Никаких. И собственная смерть тоже не оправдание.
– Ты и дорогу не знаешь, – машет рукой Толик. – Именно туда и не ходил… Мне идти. Или вдвоем…
– Я знаю, – это уже не Тёма, это говорю я, – Толик, Тёмка сможет. Я сам его готовил.
– Кто 'я'? – шепчет начспас. – С ума сходишь, парень?
– Тот, кого ты пятьдесят лет назад называл Заместителем Господа Бога. Я вернулся, Толик. Не бывает уважительных причин. Совсем не бывает…
Через шесть часов
'Тёмка, следи за дыхалкой'.
'Хорошо…'
Тяжко… Хорошо идем, но усталость копится, вымывая силы. Подмена – чисто психологическое мероприятие, тело у нас одно, и пройденный путь ощущаем мы оба, никуда не деться. Уже не помогает витаминный раствор. Не спасают таблетки. Слишком тяжело держать темп, когда груз в волокуше превышает свой собственный. Но надо. Иначе не успеем…
Сбивается дыхалка. Восстанавливаем, тяжело навалившись на ледоруб.
'Можно считать шаги, помогает'.
'Попробую'.
Начинает считать. Хватает на триста. Подышать. Еще триста… Двести… Еще двести… Сто пятьдесят… Сто тридцать… Восемьдесят…
– Не… могу… больше… – хрипло вырывается из горла.
'Сменить?'
– Я… сам… Сколько… осталось?..
'Полчаса хорошего хода'.
– Что… время?..
'С час'.
– Успеем… Должны…
'Съешь таблетку. И попей'
– Угу…
Сто семьдесят… Сто тридцать… Девяносто… Сто… Пошло чуть положе, но это ненадолго… Сто двадцать… Восемьдесят… Опять круче… Шестьдесят… Сорок…
'Привал. Поешь, энергия нужна. И еще таблетку зажуй'.
Плюхаемся на акью.
'Давай сменю. Отдохнешь немного'
– Не… надо… Смогу…
'Рядом совсем'.
– Знаю…
Тёмка заглатывает рацион и встает. С трудом, покряхтывая, как будто ему не шестнадцать, а семьдесят. Затекшие за время привала мышцы отзываются привычной ноющей болью. Мне привычной, не Тёмке. Болит каждая, даже самая маленькая, мышца. Застегивает пояс волокуши… Опять бесконечный счет… Триста… Еще триста… Сто девяносто… Сто двадцать… Сто десять… Восемьдесят… Пятьдесят… тридцать два… и привалиться к боку антиграва. Пусть усыпленного, но такого родного…
– Я пришел… Я пришел, ребята… Я пришел!!!
А со стены падает конец веревки. Последней веревки, которую осталось пройти основной группе…
Тёмка отдыхивается, а я вдруг понимаю, что ухожу обратно в небытие. То ли пришло время, то ли выполнил свою задачу, то ли… мысль обжигает…
'Тёма, ты как?'
'Нормально'.
'Без героизма. Ощущения?'
'Отдышался уже. Вы разве не чувствуете, дядя Сережа?'
Что ж, если за этот переход должна быть заплачена жизнь, то пусть она будет моей. Одной могилой меньше…
'Ухожу, Тёма'.
'Как?'
'Совсем. Наверное, всё сделал. Меня не спрашивают. Прости…'
Последнее, что слышу – надрывный Тёмкин крик.
Тёма
– Не-е-е-ет!!!
