такая бессовестная.
Дядька поднялся и снова взял меня за шиворот.
— Ну вот что. Мне это всё надоело, — сказал он. — У самого поди, молоко на губах не обсохло, а уже гляди-ка — обвиняет нас, что мы мучаем животных! Да если хочешь знать, парень, ты-то сам и есть первый мучитель. Эти твои лисенята, которых ты выпустил, они ведь здесь с рождения, они другой жизни не знают. Их никто не научил, как выжить на воле. И там они погибнут быстрее и более мучительной смертью, чем если б они остались в своей клетке. В лесу они просто-напросто не выживут, умрут голодной смертью. И в этом
Я не знал, что сказать. Я почувствовал, что сейчас заплачу. Неужели он был прав? Но разве не лучше хоть на минутку почувствовать волю, хоть денек вольно попрыгать на солнышке, подышать всеми запахами, даже если эта воля принесёт тебе гибель? Не лучше ли это, чем жить в тесной клетке и чтоб тебя умертвили другие?
Он всё ещё держал меня за шиворот.
— Сейчас мы позвоним в полицию, — сказал он. — Пусть забирают его. Иначе чёрта с два нам возместят убытки.
Тут он немножко разжал руку. Я быстро вытащил из кармана коробочку с нюхательным табаком, высыпал на ладонь серый порошок и сдунул прямо ему в лицо. Если даже носороги с тиграми не выдерживали, то уж на лисьего-то фермера наверняка должно было подействовать.
Подействовало моментально!
Он схватился за лицо, нагнулся, потом откинулся и чихнул.
Этот дядька и вообще был мастер чихать — я это узнал ещё там, когда сидел в лисьей клетке. А уж тут что было. Прямо чихательный ураган! У него был просто талант к чиханию.
Я зажал нос и кинулся к двери. Никто даже не пробовал меня схватить.
В дверях я обернулся.
— Живодёр! — крикнул я.
Надо было поскорее удирать отсюда. Я был уверен, что они позвонят в полицию. Но напоследок я всё-таки задержался у вывески и достал красный фломастер, который взял с собой из дома.
«ЗВЕРОБОЙНЯ-ЖИВОДЕРНЯ БРАТЬЕВ ПЕРСОН НОРКИ — ЛИСЫ», — написал я сверху, прежде чем покинуть опасную зону.
Да, здорово я влип. Только полиции мне не хватало.
Надо было спасаться. Спасаться от погони. В любую минуту могли примчаться полицейские машины со своими воющими сиренами и мигалками на крыше и пустить по моему следу ищеек. На бегу я прихватил свой чемодан, который так и стоял около клеток с лисицами.
«Куда же бежать?» — думал я. На дорогу я боялся выйти, потому что мог там столкнуться с полицией. Я решил, что лучше пробираться лесом. Я бежал по извилистой тропке, которая шла через густой сосняк и иногда выходила на вырубки. Чтобы меня не догнали ищейки, я высыпал на тропинку за собой остатки нюхательного табака. Я представил себе, что будет, когда они ткнутся своими чувствительными носами в едкий порошок и нюхнут его. Как они запрыгают и завертятся на месте, как будут чихать, и тявкать, и отфыркиваться. После этого они уже, конечно, не смогут снова взять след, им уже не учуять слабого запаха десятилетнего мальчишки. Наверно, на целую неделю потеряют чутьё.
Мне повсюду чудились в лесу мои лисенята — вон мелькнуло что-то серое за сосной, а вон какая-то тень у валуна!
Неужели этот противный дядька был прав? Неужели лисенята и правда не сумеют выжить на воле? Не сумеют сами себя прокормить? Неужели они так испорчены неволей, так привыкли к ней, что погибнут, выйдя из своей клетки?
Может, и правда надо ещё сначала научиться, как жить на воле, быть самостоятельным?
Ну, а я? Я ведь теперь тоже вроде бы на воле? Сумею ли я прожить самостоятельно?
Про всё про это я думал, когда уже лёг передохнуть под большой сосной на пригорке. Мне надо было отдышаться. Порядочный кусок я пробежал бегом, чтобы поскорее оказаться подальше от зверофермы. Кроме того, я, конечно, не выспался в этом старом драндулете.
С пригорка видна была дорога внизу. Там пробегали машины. А в вышине надо мной проплывали тучи, похожие на серые льдины. Поднялся ветер, и стало холоднее. Я поплотнее закутался в свою куртку.
Я сам не заметил, как уснул. Мне приснилась Лотта. Будто она сидит на траве и жуёт травинку. Мы где-то в лесу. Она поднимает на меня глаза и смотрит, щурясь от солнца.
— Вот глупый, — говорит она. — Зачем-то уходишь от меня.
— Тебе куда?
Водитель высунулся из кабины своего автофургона. У него было круглое, розовое лицо. Кудрявые белёсые волосы торчали во все стороны — будто он наклеил себе на голову полкило бумажных обрезков.
Что мне было отвечать? Куда мне? Всё равно куда. Куда-нибудь подальше.
Вообще-то я боялся ехать на попутке: мало ли что. Но потом я всё-таки проголосовал. На своих двоих далеко не уедешь.
— Мне просто немного подъехать. В сторону Монголии или, например, Боливии, в общем, что-нибудь такое…
— Ну, тогда полезай, — с серьёзным видом кивнул мне водитель.
Я взобрался в кабину белого автофургона с синей надписью по бортам «ОБЪЕДИНЕНИЕ ОХЛАЖДЕНИЕ И ЗАМОРАЖИВАНИЕ». Водитель дал газ, мотор жалобно взревел, и машина рванула с места.
Водитель всматривался в дорогу, чуть не уткнувшись носом в стекло. Близорукий, подумал я. Отлично! Может, он меня и не разглядит как следует, и не опознает потом по фотографии, если меня будут разыскивать. Я забился поглубже в угол. Только бы он не начал расспрашивать, думал я. Я боялся, как бы себя не выдать. Я не очень-то умею врать, хотя врал вообще довольно часто. Некоторые здорово умеют врать. Стаффан, например. По нему никогда не скажешь, правду он говорит или нет.
Машина мчалась, будто на гонках. Водитель всё время пускался в самые рискованные обгоны, а сзади нам всё время сигналили «болельщики».
— Так, ещё одну прищёлкнули, — пробормотал он себе под нос. — Эти дорожные вши — сущее бедствие для движения. Ежегодно тысячи жертв дорожных катастроф. С ума сойти! Столько страданий, столько горя. Не знаю, куда смотрит полиция. Давно бы пора с ними разделаться. Развели тут церемонии.
Водитель достал грязный носовой платок и высморкался. Он обошёл-таки чёрный «мерседес» и втиснулся в ряд, проскочив у него под самым радиатором.
— А ты что, не учишься, что ли, в школе? — спросил он меня.
— Не-а, — сказал я с запинкой. — Больше уж не учусь. Бросил. Меня никогда особенно не тянуло к учёбе. Меня больше тянет к практическому делу. И потом, надо же думать о заработке. Я должен сам зарабатывать себе на хлеб.
— Это в твои-то годы! — вздохнул водитель. — Да, нелегко приходится в этой жизни. И сколько же тебе лет?
— Мне семнадцать, — ответил я, стараясь говорить басом.
— Семнадцать? — удивился он. — А я-то думал…
— Ну да, многие думают, что я гораздо моложе, — быстро вставил я. — Из-за того, что я маленького роста. Дело в том, что у меня такая болезнь, одна там железа неправильно работает, ну, знаешь, гормоны роста… Но это можно оперировать.
— Ах ты, бедняга, — сказал водитель и снова вытащил носовой платок и высморкался. — Надо же, какое несчастье! Да, бывает же так. И за что только судьба бьёт человека…
Мне было ужасно приятно, что он так сочувствует мне в моём несчастье, хоть оно и выдуманное. Мне так нужно было сейчас, чтоб меня утешили и пожалели.
