Это уж точно.
Странно, что я раньше не понимал, до чего ж я к ней привязан. Да, Лотта была девчонка что надо, просто чудо, а не девочка, и мне стало так больно, когда я подумал, что никогда её больше не увижу. Котлеты казались мне безвкусными, как жвачка. Они будто пропитались моим унынием.
Но тут я сказал себе, что хватит распускать нюни. Я решил, что напишу ей — сообщу, что я жив- здоров, устроился неплохо, и в один прекрасный день явлюсь к ней, как добрый тролль, с карманами, полными подарков.
С этим решением я вышел из кафе и пошёл поглядеть, как тут у них с канцелярскими товарами. Городок был совсем крошечный. Посередине площадь, несколько магазинов и учреждений, за ними жилые коробки, за ними маленькие домики — вот и всё.
В общем, жутко скучное местечко. Я пошёл сначала поглазеть на витрины. Я остановился перед ювелирным магазинчиком и стал разглядывать обручальные кольца, подсвечники и разные другие побрякушки. Среди всей этой блестящей дребедени я заметил в самом уголке пару серёжек. Наверно, это была никакая вовсе не драгоценность, но мне они ужасно понравились. Они были сделаны в форме колокольчиков, ну, совсем как настоящие, с язычком и всё такое, и на тоненькой серебряной цепочке. Вот бы такие Лотте, подумал я.
— Сколько они стоят? Вон те? — спросил я продавщицу и показал на серёжки.
— Очень миленькие, не правда ли? — сказала продавщица и положила передо мной серёжки. Потом подняла их двумя пальцами, и они тоненько звякнули.
— Да, правда, — сказал я. — А сколько они стоят?
— Они из мельхиора, — продолжала она. — Чудесный пода-рок для молодой дамы. Просто очаровательный.
— Да, — сказал я терпеливо. — Но они, может, не продаются?
— То есть как это? — сказала она удивлённо. — Само собой.
— Тогда скажите, пожалуйста, сколько они стоят, — настаивал я.
— Пятнадцать крон, — сказала она. — Это очень дёшево.
Я отсчитал пятнадцать крон мелочью и получил коробочку с серёжками. Потом я пошёл и купил бумагу для писем, конверт и марку. У меня осталось всего одна крона пятьдесят эре. Хочешь не хочешь, подумал я, а завтра надо будет подыскать себе работу. А то помру с голода. Я решил завтра же, прямо с утра, пойти на биржу труда. Мне вовсе не хотелось умирать голодной смертью.
Я присел на ступеньки у подъезда какого-то дома и сел сочинять письмо Лотте. Я долго думал, что бы мне такое написать. Я совсем не умел писать письма, у Лотты и то лучше получалось. В общем, я вот что написал:
Привет! У меня всё нормально. Никаких носорогов пока не видно. Как там наш Могиканин? Скоро я вернусь домой богачом. Я куплю тебе всё, что тебе только захочется. Оскару с Евой тоже что-нибудь подкину. Так уж и быть. Передай им, что я прекрасно могу жить и самостоятельно. Не ленись, упражняйся как следует в рожах, ты ведь у нас Королева Рож. Может быть, я поеду в Африку или в Америку, искать счастья. Посылаю тебе на память серёжки из чистого мельхиора. А ещё БОЛЬШУЩИЙ ПРИВЕТ.
Я засунул письмо вместе с серёжками в конверт, заклеил, написал адрес моего бывшего дома и пошёл разыскивать почтовый ящик. В конверте, если потрясти, тоненько позвякивало. Автор этого письма — я, стало быть, — находился в тот момент ещё очень далеко от девственных лесов Африки и городских джунглей Америки, дорогу к которым он не знал, но где его ждали богатство и удача.
Отправив письмо Лотте, я побродил ещё немного по скучным улочкам этого скучного городишки.
Стало темнеть, и небо затянуло тучами. Похолодало. В воздухе было пока что тихо, но ветры уже затаились где-то за далёкими горами, точно хищники в засаде, приготовившиеся к прыжку.
Когда я поймал попутку, был уже вечер. Начался дождь. Он хлестал в переднее стекло кабины грузовика, где я сидел рядом с водителем, и «дворники» мотались как ненормальные, стараясь очистить от воды хоть небольшой кусочек.
Я слез у поворота. В этом месте по обеим сторонам дороги был густой лес. Дождь так и обрушился на меня, и я сразу промок до нитки. Ветер со свистом и улюлюканьем вылетел из своей засады, растрепал верхушки елей и, как голодный волк, с воем набросился на меня — я чувствовал его холодные когти и ледяное дыхание. Я весь трясся от холода. И вот ещё несчастье: я обнаружил, что потерял ключик от чемодана, куда Стаффан сунул всякие вещи, совершенно необходимые беглецу.
Книга про съедобные грибы, карта Вестергётланда, даже пакет с сухим молоком — шут с ними. А вот дождевик был бы мне сейчас ой как нужен!
Я попытался ещё поймать попутку, но махнул рукой — безнадёжная затея в такой вечер. Мимо пронеслось несколько машин с зажжёнными фарами. Но никто, как видно, не жаждал подобрать промокшего мальчишку с запертым навечно чемоданом.
Ну что ж, значит, надо было искать какой-то ночлег, где бы не лило и не дуло. Промокший и продрогший, я зашёл в лес и побрёл по какой-то тропке. Я надеялся, что она выведет меня к какому-нибудь там амбару, сараю или брошенной старой машине.
В тот момент я бы, конечно, сдался без борьбы, если б только было кому. Я бросился бы на шею к Оскару и Еве, попросил бы за всё прощания и умолил бы, чтобы они меня не прогоняли. Вы-пить бы сейчас горячего молока, залезть в горячую ванну и улечься в тёплую постель — больше я ни о чём не мечтал. «Почему всё так получилось? — думал я. — Что же теперь со мной будет?»
Теперь я уже вовсе не был так уверен, что стану знаменитым путешественником-первооткрывателем, несметно богатым королём подтяжек, бельевых прищепок или жевательной резинки или хотя бы удачливым мальчиком-лифтёром в американском небоскрёбе.
Эта собачья погодка способна была вытряхнуть из человека всякую уверенность в себе. Я просто чуть не плакал — вернее, просто плакал. Мне было от чего плакать, я оплакивал самого себя, своё одиночество и своё пропащее будущее — горячие слёзы жалости к себе в этой промозглой сыри и слякоти. Мокрый, усталый и несчастный, тащился я по тропинкам в тёмном лесу, полном таинственных звуков и шорохов. Наконец лес расступился, и я вышел на мощёную дорогу, загороженную какой-то жердиной. Я пролез под ней и пошёл дальше. Вдоль дороги лежали кучи битых кирпичей, заросшие сорняками. Мне попался убогий щелястый сарайчик, но я решил, что в нём от дождя не укроешься.
Потом я увидел воду — чёрное, как нефть, водное пространство, булькающее и шипящее под проливным дождём. У самого озера стояла заброшенная фабричная постройка с выбитыми окнами и высоченной трубой. Сбоку я увидел вывеску и прочёл, что это «ЧЕРНДАЛЬСКИЙ КИРПИЧНЫЙ ЗАВОД», а внизу было приписано: «Посторонним вход воспрещён».
Посторонний не посторонний… плевать я хотел. Я решил посмотреть, нельзя ли здесь переночевать. Тащиться дальше просто не было сил.
Перед входом была глубокая канава, а через неё — мостик, Он прогнулся, некоторых досок не хватало, остальные были трухлявые. Я чуть не грохнулся, балансируя со своим чемоданом на скользких от дождя обломках. В другой руке у меня был фонарик, он бросал передо мной бледно-жёлтое пятно света.
Хорошо, что я захватил с собой фонарик, потому что внутри оказалось темно, как в погребе. Я стал пробираться по узкому проходу. У стен были сложены груды кирпичей. По земле проходили рельсы для вагонеток.
Я быстро отыскал подходящее место для ночёвки — пролез в какое-то полукруглое отверстие, что-то вроде входа в туннель. Потолок был такой низкий, что я не мог распрямиться. Я пристроился около кирпичной стены. Нашёл тут старые мешки и расстелил их на земляном полу. Ещё я нашёл какой-то инструмент вроде стамески, старую шляпу и длинную брезентовую безрукавку. При помощи стамески и кирпича мне всё же удалось открыть чемодан.
Я стянул с себя мокрую одежду, вытерся рубашкой, которая не совсем промокла, и надел всё сухое из чемодана — кальсоны, трикотажную майку, шерстяные носки — и сказал спасибо предусмотрительному
