Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

Коллеги, присоединяйтесь — так мы наверняка исключим мою предварительную договоренность с Эдуардом Витальевичем. Готовы? Начинаем!

Демонстрация заняла около получаса.

— Ну хорошо, — с тяжким вздохом сказал доктор Лунин (Английская Литература Средних Веков и Эпохи Возрождения). — Вы нас убедили. И — что? Что с того? Требуются деньги на… так сказать, промоушн этого… так сказать, феномена? Вот, у меня тут пятнадцать рублей… Три дня как-нибудь обойдусь без обедов.

Лицо Николая Ивановича озарилось торжествующей улыбкой. Он заговорил — и ораторское мастерство его поразило до глубины души даже видавших виды филологов и философов. Он сыпал соль на раны полной горстью. Он говорил о бедственном положении российской культуры, о нищете университетской профессуры и школьных учителей, о катастрофической разрухе в библиотеках, о миллионах долларов, ежемесячно выбрасываемых на рекламу, о поголовной коррупции в правительстве, о роскошных квартирах и непомерно дорогих автомобилях депутатов Госдумы. Он говорил, а коллеги слушали его с горящими глазами и пылающими сердцами; слушали, затаив дыхание.

Наконец Николай Иванович замолчал.

— Да, все это — так, — сказал доцент Соловьев, преподаватель старотибетского языка с Восточного Факультета. — Все это — правда, как ни больно признавать сей факт. Но — как говорят мои студенты — и че теперь?

— А вот что. — Николай Иванович обвел комнату широким взмахом руки. — Коллеги! Здесь собрались сегодня люди, в сумме обладающие таким запасом знаний, какой и не снился постановщикам передачи «Не упустите шанс!». Они просто не в состоянии изобрести вопрос, на который хотя бы один из нас не знал ответа. Довольно жить в нищете, коллеги! Богатство лежит под ногами!

Преподаватель истории Древнего Востока долго кашлял, прежде чем смог начать говорить.

— Ваше предложение, уважаемый коллега, совершенно очевидно. Очевидно настолько же, насколько оно бесчестно, неэтично и аморально. И я принимаю его!

Раздались аплодисменты. Лишь один профессор Константинов, седой, как лунь, преподаватель древнегреческого языка и истории античной литературы, отрицательно покачал головой.

— Берегитесь, друзья! — Слабый, надтреснутый голос его едва доносился до Николая Ивановича из последнего ряда. — Берегитесь hubris, греха неуемной гордыни. Ученому приличествует жить в скудости…

— Если это ваш разлюбезный Архимед проповедовал такую херню, — возмущенно вскинулся майор Клячкин с военной кафедры, — правильно его сограждане заставили отравиться!

Щеки профессора Константинова неожиданно для всех порозовели.

— Это сказал Гесиод, вы, бурбон и неуч! — воскликнул он. Но пыл его тут же угас. Профессор Константинов слабо махнул рукой. — А-а… Делайте, как знаете, друзья. Я — с вами.

Провожая гостей, Николай Иванович выглянул на лестницу и увидел полную женщину лет пятидесяти, стоявшую у окна лестничной клетки.

— Соседка моя, Ксения Семеновна, — шепотом пояснил Эдуард Витальевич, яростно подмигивая доценту через плечо. — Сожительница, можно сказать. Она не знает ничего. Я ей сказал — ученые меня в институт приглашают, на работу.

— Здравствуйте, — сказала женщина, поджимая губы. — Уж не знаю, на что он вам, в институте вашем, годен — разве краны чинить. Но, если малость приработает, надо ему хоть приодеться. Мой-то, покойник, невысокий был да толстый, а то бы…

Эдуард Витальевич смущенно ухмыльнулся, подхватил ее под локоть и увлек в направлении выхода.

— Честно говоря, меня эта женщина тревожит, — проговорил доцент Бабаков-Подольский, глядя им вслед. — Не знаю, отчего, но определенно тревожит.

— Ну да, — жизнерадостно воскликнул Николай Иванович, — а как же! Вы ведь, коллега, старый холостяк!

* * *

Обнаружив, что работа, как ни странно, в раздраженном образе работа пошла, Петяша решил пока что отставить рассказ в сторону и параллельно начать новый роман, замысел которого зрел в голове уже около года. Заодно исследовал методом научного тыка новый ноутбук. Ноутбук оказался немного пошустрее, чем компьютер, если судить по темпам загрузки текстового редактора, однако клавиатура его была непривычно мала, пальцам тесно. Вдобавок, снова — смутно знакомым образом — закружилась голова, к горлу подкатил приступ тошноты, в желудке вдруг закололо — да так, что Петяша согнулся пополам, прижав к животу ладони.

Неизвестно, сколько времени просидел он так, но головокружение постепенно унялось. Почти одновременно с этим успокоилось и колотье в желудке.

Прополоскав рот, чтобы избавиться от неприятного, тухлого какого-то привкуса, оставшегося после приступа головокружения, Петяша вернулся к своему старому компьютеру, открыл файл с собственным новым романом и с ходу навалял две с лишком главы. После этого мысль притормозилась: теперь следовало бы, ежели по-хорошему, этак «от фонаря» набредить в подробностях, страничек на пять, предполагаемое развитие событий и взаимоотношения промеж героев.

Тут уже оказалось тяжелей. Сделав абзаца четыре, Петяша вдруг обнаружил, что сидит без движения, тупо уставившись в экран, и совершенно не понимает, чего ему от этого, нового, романа хочется.

Тогда он попробовал — хотя бы через силу — бредить краткое изложение романа дальше, но вскоре и это сделалось невозможно трудным (бывает такое, когда работаешь долго и непрерывно: в какой-то момент руки буквально отказываются поднять очередной кирпич либо навильник сена). К тому же, набреженное после повторного прочтения показалось слишком скучным, слишком уж само собою разумеющимся и примитивным. Самоувещевания на предмет того, что и со всеми его предыдущими романами бывало ровно почти то же самое, что все его любимые в последние годы романы — и «Война и мир» и «Раковый корпус» и «The Clock-work Orange» и «One Flew Over the Cuckoo's Nest» и «Чапаев и Пустота», не говоря уж о разных мелочах типа Маркеса-Хемингуэя-Фолкнера-Сэлинджера и им подобных, в кратком изложении тоже покажутся полной ерундою, не помогали.

Умонастроение не было таким уж незнакомым. Однажды когда-то, в один прекрасный день лет этак несколько назад, Петяша — тоже вдруг — обнаружил, что большая часть книг с семилетнего возраста любимых и почитаемых братьев Стругацких отчего-то больше не исторгает из него восхищенных «Ух ты!», «Вот это да!» и прочих оценочных междометий подобного рода. Произведения авторов, взрастивших на своих книгах аж несколько поколений русской технической и гуманитарной интеллигенции, так здорово отличавшихся от общего писательско-фантастического фона, теперь, при очередном прочтении, одно за другим неизменно вызывали ощущение, схожее с тем, что чувствуешь, пробуя влезть в такие удобные и любимые в детстве штанишки и маечку.

А вот нынче возникло, значит, такое чувство, что он как-то непонятно и незаметно перерос и свое собственное творчество.

Сознавать это было странно, н-но…

Некие несформулированные резоны, какие-то неощутимые, то бишь, признаки неизбежности происшедшей перемены в наличии имелись.

Интере-есно… подумалось Петяше. Чем больше дров, тем — дальше в лес…

Что ж такое, в самом-то деле, получается? Если так пойдет и дальше… Мало того, что жить сделается скучно, ведь еще и не на что будет жить-то! Главное, ведь только-только начали платить за это деньги! И потом, если учесть, что вырастает он уже из собственного своего творчества, каковое для любого приличного писателя ближе, роднее и лучше чьего бы то ни было другого…