— Здесь, — мгновенно отыскал он недавно обезвреженное учеными братьями спорное место, — боголюбивый Моисей выносит в Ковчеге золотые члены и золотые… мгм… ну… женские… эти самые… вагины.
Симон весело поскреб щеку.
— Ничего смешного, — обрезал Кифа. — Мы, конечно, подыскали подходящие замены. «Члены» заменили на «наросты», а женские… мгм… золотые «вагины» на золотых «мышей». Буквы почти те же, а все ж не так непристойно.
Амхарец смешливо булькнул.
— Кто вам это переводил? Где ваши переводчики еврейский изучали?
Кифа насупился. Он взял самый лучший перевод, какой нашел у Северина.
— А ты не смейся! Ты просил примера, так вот он — пример. А теперь представь на мгновение, что было бы, если бы это прочел безгрешный отрок! Или невинная девушка! Что они подумали бы о Священном Писании?! Или вам, жеребцам все равно…
— Подожди, — оборвал его Симон и ткнул пальцем в лист. — Это слово вовсе не означает место, которым рожают. Это слово означает родовое клеймо, тавро. И там, и там основа — «род», но это разные слова[38]! Так что Моисей нес в Ковчеге обычные слитки с клеймами своих племен. А клеймо — чтобы не перепутать, где чье золото.
Кифа оторопело моргнул. Выходило так, что священный библейский текст вовсе не был непристойным! А Симон еще раз хохотнул и сокрушенно покачал головой.
— В том-то и беда, что вы, кастраты, особенно монастырские, видите чертей там, где их нет, и никогда не было. Лучше бы о Спасении человека думали…
Кифа обиженно засопел и попытался отобрать библейский список, но варвар так и не отдавал ему желтые папирусные листы, — даже когда просмотрел их все. Нет, он продолжил комментировать, и ехидства в нем было преизрядно.
— Ну, и перевод! А ну-ка, скажи мне, Кифа, куда попал нищий Лазарь после смерти?
— В лоно Авраамово, — мрачно отозвался Кифа. — Это все знают.
— Правильно, — согласился амхарец. — Он вернулся в божественное материнское лоно, в космическую утробу, из которой вышел в мир каждый из нас. Он вернулся туда, где всегда тепло, уютно и спокойно.
Кифа покраснел, и Симон нанес слоедующий удар:
— Скажи мне, Кифа, где ты видел у мужчины «лоно»? Ну? Где у Авраама лоно?
Кифа глотнул. Он не собирался отвечать на этот дурацкий вопрос, и Симон язвительно хмыкнул и по-хозяйски положил ему руку на колено.
— Да, мужчине есть куда засунуть. Вы, кастраты, знаете это лучше других. Только так радость от жизни и получаете. Там и есть ваше «лоно».
Кифа побагровел и сбросил Симонову руку со своего колена. Его личная жизнь ни в малой степени этого варвара не касалась.
— Но, как хочешь, Кифа, а я после смерти в ж… попадать не хочу. Даже если это — в согласии с вашим переводом Писаний — ж… самого Авраама.
Симон проходил крещение по всем правилам, в точности так, как заповедал Иоанн Креститель, то есть, через троекратное утопление. Симон трижды уходил туда, к самой линии между жизнью и смертью[39] и трижды его возвращали назад опытные, отлично подготовленные к такой работе братья. Понятно, что он успел разглядеть многое, и уж то, что «лоно Авраамово» вовсе не метафора, знал не понаслышке. Там действительно было хорошо — как у мамки в пузе.
С той самой поры ему не нужно было часами биться лбом о пол храма, чтобы верить. Он просто знал. А гностическое предание о том, что Эдем вовсе не находится в Абиссинии или на седьмом небе, а есть состояние души внутри не пребывающей нигде космической утробы, стало таким же простым и понятным, как придорожный камень.
Увы, Кифе и его кастрированным собратьям это знание было недоступно. Ну, не умели они рисковать своими рыхлыми сластолюбивыми тельцами во имя расширения познания; предпочитали сузить истину до своих размеров. И — Господи! — как же они все ненавидели женщин! Дошло до того, что Северин, а, судя по всему, это была именно его инициатива, улучшил даже акт сотворения человека и сделал виновной во всем происшедшем Еву.
«Ревнуют они, что ли?»
Первым делом эти святоши вымарали из Писаний всякие упоминания о Лилит — первой женщине, даже еще не человека, а, скорее, демона, созданного Богом для себя. Соответственно, акт божественного, одним духом, зачатия первого человека в утробе Лилит тоже пришлось заменить — на гончарную легенду об изваянии человека из глины. И уж, само собой, кастраты изменили тот момент, когда Адам, подросший и весьма пронырливый малый, соблазнил единственную женщину в Эдеме тем змеем, что у каждого мужчины в штанах.
Симон улыбнулся. Винить Лилит в грехопадении он бы не стал. Для нее, никогда не видевшей столь интересного предмета и оплодотворенной Творцом лишь единожды, да и то бесплотным дуновением, мужчина был в диковинку. Наверное, поэтому с точки зрения сотен знающих эту легенду племен, первый человек был, скорее, героем-любовником, нежели грешником. Но вот Господь, конечно, обиделся. Особенно, когда Лилит родила Еву.
«Из ребра[40]… — усмехнулся Симон. — Ох, уж эти кастраты…»
Лишенные возможности давать жизнь, собратья Кифы так и норовили замазать естественный способ ее происхождения. Они и сделали Адама, первого мужчину и праотца всем живущим, героя и пример для подражания — трусливым существом, тут же свалившим всю вину за содеянное на любимую женщину.
— И с Адамом вы погорячились, — вернул Симон подстрочник хозяину. — Не должен мужик прятаться за свою бабу. Даже если бы Ева была виновна.
Кифа молча принял подстрочник и принялся аккуратно сбивать разлохмаченные Симоном листы.
— Можно подумать, у Адама выбор был… — проворчал он.
— Был, — кивнул Симон, — собой свою женщину закрыть — хоть от Господа Бога. А уж дома разобраться. Без посторонних советчиков.
Услышав, чего хочет купец, губернатор позеленел.
— Ты что делаешь, Менас?! Это же мятеж!
— Никакой это не мятеж! Я просто возвращаю себе свой товар, чтобы продать его нашим дорогим родственникам, — отмахнулся грек и повернулся к Амру. — Ты письмо передать для нашей принцессы Марии сумеешь?
— Для Умм Ибрахим[41]? — уточнил Амр и тут же кивнул, — конечно, сумею. Быстро не дойдет, но…
— Менас, не смей, — процедил губернатор.
— А что тут такого? — пожал плечами купец. — Ты, кстати, первым должен был на просьбу о помощи откликнуться. Не только по родству, но и по должности…
Губернатор озверело вытер мокрое лицо ладонью.
— Он грабитель! Его, по закону, судить уже надо!
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Менас и повернулся к Амру, — что ты в Фаюме взял?
— Скот, — честно признал Амр, — голов триста.
Купец смешливо фыркнул и бросил на губернатора полный брезгливости взгляд.
— Я уже представляю, что о тебе начнут говорить купцы, когда узнают, что ты, владетель самого богатого города поймы триста коров для принцессы Марии пожалел. А уж если до аристократов дойдет…
Губернатор помрачнел.
— Не надо смеяться, Менас. И вообще, помнил бы ты свое место, торгаш. Особенно теперь, когда империя на пороге войны.
