Симон задумался. Если бы Елену по-прежнему следовало сделать главной Царицей Ойкумены, отцом должен был стать такой, как нынешний император. Почти абсолютная в своей знатности кровь Елены плюс почти абсолютная власть Костаса — это был бы лучший вариант. Но, чтобы родить Спасителя, император в качестве отца не требовался. Скорее, какой-нибудь жрец…
— Какой-нибудь жрец. Наверное.
Он как-то не думал над этим.
— Может быть, ты? — тревожно выдохнула в ухо ему Елена.
Симон удивился. Стать отцом Спасителя было почетно, но чтобы — самому?
— Я не знаю, Елена, — с сомнением проронил он.
«С другой стороны, почему бы и нет?»
Прямо сейчас он был сильнее любого жреца Ойкумены.
— Может быть, и я.
Елена хихикнула.
— Ты симпатичный. Я не против… а это не слишком больно?
Симон крякнул. Она так и осталась четырнадцатилетней — там, внутри. Но от женщин Ее изолировали еще раньше, и сколько лет Ей, как той, что осознает себя женщиной, он просто не знал.
— Я никогда не был женщиной, Елена. Я не знаю, каково это. Спросишь у кого-нибудь.
Елена притихла, затем начала напевать, затем снова притихла и вдруг поинтересовалась.
— Мой сын будет изваян в каждом храме? Как Анубис?
— Может быть… — кивнул Симон, — не это ведь главное.
— А что?
Симон задумался, да так и встал посреди ледяного поля.
— А что главное, Симон?
Симон молчал, снова переживая то, что, в общем-то, знал с самого начала, но к чему Елена не была готова совсем. Потому что главным в Спасителе было одно — его пролитая во искупление человечества от мести Всевышнего жертвенная кровь.
Когда Костас узнал, на каких условиях патриарх[81] и Анастасий подписали мир с аравитянами, он впал в бешенство.
— Как они посмели отдать Родос?! — метался он по тронному залу. — Как они посмели?!
Мартина некоторое время следила за пасынком, и, в конце концов, не выдержала.
— Костас, очнись! У тебя тысяч двадцать варваров у стен столицы стоит. Почему ты об этом не печалишься?
Император остановился, но было видно: все его мысли там — в Египте.
— Забудь о Родосе, — покачала головой Мартина. — Пока ты не найдешь общего языка с собственной Церковью, а будешь заглядывать в ж… Папе и таким, как мой братец, пока ты не откроешь глаза пошире, ты не вернешь ничего…
Костас тяжело осел на резной трон и закрыл лицо руками.
— Хуже того, Костас, — напомнила Мартина, — тебе уже сейчас надо решать, на каких условиях ты будешь сдавать Константинополь.
Император вскочил… и тут же осел обратно.
— Да, да, — и не думала останавливаться Мартина. — Послы Амра ждут второй день. И ты должен решить, что будешь делать, до наступления дня Воскресения Христова.
— Я буду драться… — процедил Костас.
Мартина развела руками.
— Как скажешь, император. Но позволь тебе напомнить, что ты испортил отношения со всеми. Тебя не уважают армяне, тебя ненавидят евреи и сирийцы, на тебя с брезгливостью смотрят даже твои родичи по матери.
— Грегория поможет, — насупился Костас.
— Да, родичи твоей жены тебе помогут, — согласилась Мартина, — но, подумай сам, сколько человек сумеют выставить грегорийцы? Двадцать тысяч сумеют?
Император яростно стукнул кулаком по резному подлокотнику.
— И что ты предлагаешь? Пойти на поводу у всех этих…
— Нет, — непреклонно покачала головой Мартина. — Тебе, как императору, уже ничем не помочь. Поздно. Слишком испачкано имя. Прими сан и передай власть моим сыновьям. А я постепенно верну то, что еще не поздно вернуть.
— Ни за что… — выдохнул Костас, — ни за что.
Кифа потерял Симона почти сразу. Нет, он знал, что этот не то колдун, не то пророк выйдет за стены так же легко, как взял Елену, однако он просто обязан был оставить какой-то след! И вот следа не было. Ни варвары, ни перепуганные жители окрестных деревень никого похожего на эту парочку не видели. Эти двое просто исчезли!
«Видимо, пошли морем…» — понял Кифа.
Идти морем было столь же логично, сколь и опасно. Да, чуму не подхватишь, однако и еды посреди бескрайнего ледяного поля нет. А, кроме того, в марте, впервые за восемь-девять последних месяцев серая мгла стала рассеиваться, солнце становилось все ярче, и лед просто начал таять.
Кифа промаялся три дня. Снаряжать погоню, не зная точно, в каком направлении двинулся Симон, было бессмысленно, а между тем центр политических событий резко переместился в Константинополь. И Кифа просто не имел права отойти от участия в происходящем.
Во-первых, Костас, как и ожидалось, сана не принял и власти сыновьям Мартины не передал. Напротив, первое, что он сделал, узнав о цене примирения с Амром, это обвинил патриарха в трусости и отправил в Александрию Мануила, одного из немногих еще преданных ему армянских полководцев с твердым приказом: дани Амру не давать.
Это было как раз то, что надо, а едва Амр двинулся на Александрию, из Генуи отплыл в Константинополь брат императрицы Мартины — кастрат Мартин. И вскоре Мартин — впервые за последние полтора десятка лет — свиделся со своей высокопоставленной сестрой. Кифа наблюдал за тем, как это происходило.
— Ты зачем приехал? — не спросила — обвинила императрица.
— Костас не справляется, — присел напротив нее брат, — у нас думают, что пора браться за дело тебе.
Императрица тоже присела. Она прекрасно понимала, что у Костаса вот-вот случится воспаление кишок или водянка. Неважно, одобряет она это или нет.
— Но ведь вас устраивает то, что Костас не справляется, — прищурилась она, — и потом, неужели ты думаешь, я приму ваш догмат о двух природах?
— Конечно, примешь, — кивнул кастрат, — ведь тогда, кто бы ни стал твоим следующим мужем, власть будет передаваться по тебе, а не по нему.
Императрица задумалась, а Кифа напрягся. Искушение было серьезным. Очень серьезным.
— Нет, — покачала головой Мартина, — потому что тогда первый же достаточно сильный полководец просто возьмет меня силой, а моих взрослых сыновей кастрирует.
— Это не так плохо, — невесело улыбнулся кастрат, — твоим сыновьям будет обеспечена хорошая духовная карьера. Как мне.
Мартину перекосило.
— И все будет, как до Ираклия?!
— Ираклий часто ошибался, — возразил ей брат.
— Но не в этом, — встала с трона Мартина. — Власть должна передаваться по мужчине. Иначе резни не остановить.
— Ты не сможешь нам помешать, — тоже поднялся Мартин.
— Скорее всего, — кивнула Мартина, — но уж Костаса я предупрежу.
Слышавший каждое слово Кифа поморщился. Он знал, что Мартина умеет стоять на своем до конца,
