но никогда бы не подумал, что она окажется такой безнадежной дурой.
А тем же вечером, вернувшись в снятый для него рядом с ипподромом дом, Кифа понял о Спасителе еще одну важную вещь. Это произошло не сразу; Кифа просто стоял у окна и смотрел, как жокей кормит с руки лежащую на боку, со спутанными ногами лошадь.
— Ешь, милая, ешь… Что, сладкий у меня сахарок?
Кифа усмехнулся; это была обычная дрессировка: сначала непокорную лошадь жестоко избивали и спутывали специально нанятые для этого чужие люди. Затем ей, спутанной по ногам, давали отлежаться — недолго, но достаточно, чтобы почувствовать себя несчастной и бесконечно одинокой. И лишь затем приходил ее новый хозяин. Он говорил дрожащей твари ласковые слова, гладил ее по холке, кормил с руки, а когда он распутывал ей ноги и позволял подняться, то становился для бедняги самым лучшим, самым важным существом на свете.
— Вот, — понял Кифа. — Вот каким должен стать Спаситель.
Узнав, что ждет ее даже еще не зачатого сына, Елена сползла с Симона и двинулась назад.
— Куда ты? — тронулся вслед Симон.
— Я не позволю убить своего сына! — развернулась она.
Симон покачал головой.
— Никто не собирается убивать твоего сына, Елена. Такие решения человек принимает сам и только сам.
Царица Цариц неловко, по-детски плюнула в его сторону и побежала прочь.
— Подожди, Елена! — двинулся он вслед. — Жертва не имеет силы, если принесена под малейшим принуждением! Это — основа основ!
— Я тебе не верю! — прокричала она и поскользнулась на уже начавшим обтаивать льду.
Симон подошел и помог ей подняться.
— Он сам будет решать, чему быть, а чему не быть, — отряхнул он ее от налипшей мокрой крошки. — Суди сама: кто посмеет убить Царя Царей? Да, к тому же и воплощенного Бога!
Царица замерла. Ее нимало не тронуло, что сын ее станет воплощенным Богом, ибо таких в Ойкумене было множество. Но Царь Царей…
— Ты меня не обманываешь? — подняла она влажный болезненный взгляд.
— Нет, — улыбнулся он. — Тебя ведь тоже нельзя ни к чему принудить. Только если ты сама захочешь зачать…
Царица Цариц на мгновение ушла в себя.
— И если я не захочу, у меня никто не родится, и моего сына не убьют?
— Именно так, — кивнул Симон. — Пойми, с этим не шутят.
Елена опустила голову и снова посмотрела на него.
— Но я очень хочу ребенка! Очень!
Симон развел руками.
— Значит, он у тебя будет.
— И я не хочу, чтобы он умирал!
— Все люди когда-нибудь умирают, — усмехнулся Симон, — я умру, ты умрешь, все умрут… Разница только в сроках.
Елена упрямо поджала губы. Всю жизнь просидевшая взаперти, она не хоронила никого, и все сказанное было для нее почти пустым звуком.
— Но Спаситель должен быть безгрешным. Выходит, моего сына кастрируют?
Симон тяжко вздохнул.
— Скорее всего.
— А когда? Во сколько лет это делают?
— Лучшее время — 8–10 лет. Не так опасно, а ребенок успевает привыкнуть к новой судьбе.
Понятно, что Елена расстроилась.
— Значит, у моего сына будет всего 8–10 лет нормальной жизни?
— В Ойкумене половину первенцев кастрируют, — попытался объяснить Симон, — поверь мне, это самая обычная практика.
Конечно же, он понимал, что для мужчины кастрация ненамного лучше смерти. По сути, каждый кастрат так и оставался обиженным на весь мир вечным ребенком. Спасителя спасало от этой судьбы одно: ему не придется мучаться все 40–50 лет отпущенного человеку срока.
— Подожди, — дернула его за рукав Царица Цариц. — Обещай мне две вещи.
— Смотря что…
— Отцом моего ребенка будешь ты.
Симон на мгновение задумался. Это его устраивало. Будущего Спасителя следовало обучать его будущей судьбе, а кто сделает это лучше отца?
— Хорошо.
— И еще: никто не убьет и не кастрирует моего ребенка! Никогда! Обещаешь?
Симон упрямо мотнул головой.
— Нет, Елена. Я не могу обещать то, что не в моей власти.
Елена снова, все с той же с детской порывистостью развернулась и двинулась прочь.
— Он может погибнуть случайно… — объяснил вслед Симон. — И так же случайно может стать кастратом. У мальчиков бывают и воспаления, и ушибы — просто по детской шалости…
— Не с моим сыном! — полуобернулась Елена, — я буду за ним следить! Он не станет инвалидом из- за детской шалости!
Симон застонал.
— Хорошо, Елена, будь по-твоему. Пойми главное: никто не сделает его кастратом и не принесет в жертву без его согласия. Вот это я обещаю твердо.
— Мой ребенок на это никогда не согласится! — повернулась к нему Елена. — Я сделаю все, чтобы он прожил долгую и по-настоящему счастливую жизнь!
Симон охотно кивнул. Он видел, что Елена сделает действительно все, и он знал: монашка не сумеет вырастить никого, кроме монаха. Для будущего Спасителя Елена была идеальной матерью.
Костас действительно не собирался сдаваться и делал все, чтобы люди, наконец, осознали: время компромиссов и половинчатых решений умерло вместе с его отцом Ираклием, и теперь они имеют дело с настоящим императором. Поэтому, едва урожай на александрийских землях был собран, Костас послал в Александрию лучшего из армянских воевод — Мануила. Тот, в свою очередь, внятно разъяснил послам от аравитян, что иметь дело с ним, с мужчиной, это совсем не то, что иметь дело с патриархом-кастратом. А потому дани больше не будет — никогда. Послы пожали плечами и уехали. Аравитяне признавали священное право мужчины драться, если он не желает платить.
А потом начались неприятности.
— Тебя отравят, — сказала ему Мартина.
— Это угроза? — изогнул бровь Костас.
— Я не смогла стать для тебя матерью, — покачала головой мачеха, — но и чужим ты мне никогда не был. Это предупреждение.
Костас понимающе кивнул.
— Ты снова предлагаешь мне уйти…
Императрица задумалась.
— Теперь уже не знаю, Костас. Поверь, я вовсе не жажду встать во главе империи, особенно сейчас. Иногда мне кажется, что мы оба — в клетке.
— И виноват в этом отец…
Мартина пожала плечами.
— Твой отец был неплохой и неглупый человек. Я не думаю, что кто-то сумел бы сделать для людей и страны больше, чем он.
Костас горько рассмеялся.
