— О, — воскликнула она, — я просила только ласкового слова!
— Не будем больше думать жестоко друг о друге, — сказал Кив и ушел из дома.
Из денег Кив взял только несколько сантимов, положенных им в ящик в день приезда. Очевидно, у него и в мыслях не было пить. Жена отдала за него душу, теперь он должен отдать за нее свою душу, больше он ни о чем думать не мог.
Шкипер ждал его у угла старой тюрьмы.
— Бутылка у жены, — сказал Кив, — и если вы мне не поможете добыть ее, то сегодня у нас не будет ни денег, ни спиртных напитков.
— Не хотите ли вы сказать, что относитесь серьезно к этой бутылке? — спросил шкипер.
— Вот фонарь, — ответил Кив. — Такой ли у меня вид, что я шучу?
— Это верно. Вы серьезны как привидение, — сказал шкипер.
— Ну, так вот вам два сантима, — сказал Кив, — ступайте к моей жене и предложите ей эти два сантима за бутылку, которую (если я не ошибаюсь) она сейчас же вам отдаст. Принесите ее сюда, и я куплю ее у вас за один сантим, потому что для бутылки существует закон: ее следует всегда продавать за меньшую сумму. Что бы вы ни делали, не говорите ей ни слова о том, что пришли от меня.
— Не дурачите ли вы меня, приятель? — спросил шкипер.
— Вам это не повредит, если бы я и дурачил, — возразил Кив.
— Это так, товарищ, — согласился шкипер.
— А если сомневаетесь, можете попробовать, — добавил Кив. — Как только выйдете из дома, пожелайте иметь полный карман денег или бутылку лучшего рома, или что вам вздумается, и вы увидите достоинство этой вещи.
— Отлично, канака, — сказал шкипер, — я попробую; но если вы сыграли со мною шутку, так я тоже потешусь над вами.
Китолов пошел по аллее, а Кив стоял и ждал почти на том же самом месте, где ждала накануне ночью Кокуа; только Кив был решительнее и никогда не отказывался от своей цели, хотя его душа была полна горького отчаяния.
Долго, казалось, пришлось ему ждать, пока он не услышал голос, распевающий в темной аллее. Он знал, что это голос шкипера; странным казалось только, что он так внезапно опьянел.
Вслед за этим и сам шкипер подошел, спотыкаясь, к фонарю. Дьявольская бутылка была у него в сюртуке; другую бутылку он держал в руке и, подходя, поднес ее ко рту и выпил.
— Она у вас, я вижу, — ответил Кив.
— Руки долой! — крикнул шкипер, отскакивая назад. — Подойди на шаг ко мне, и я тебе заткну глотку! Ты думал, что я тебе позволю моими руками жар загребать?
— Что вы этим хотите сказать? — спросил Кив.
— Что? Я хотел сказать, что бутылка эта штука хорошая, вот что! — крикнул шкипер. — Понять не могу, как это я добыл ее за два сантима; но уж вы-то ее за один сантим не получите, в этом я уверен.
— Вы хотите сказать, что не желаете продать ее? — спросил, задыхаясь, Кив.
— Не желаю, сударь! А рому вам выпить дам, если хотите, — сказал шкипер.
— Говорят вам, что человек, у которого находится эта бутылка, идет в ад, — сказал Кив.
— Я во всяком случае попаду туда, я полагаю, — возразил моряк, — а эта бутылка самая лучшая штука, из-за какой только я мог бы туда попасть. Нет, сударь, — воскликнул он снова, — теперь эта бутылка моя, а вы можете отправиться выуживать себе другую!
— Неужели это правда? — воскликнул Кив. — Ради вас лично, умоляю, продайте ее мне!
— Я не придаю значения вашим словам, — возразил шкипер. — Вы считали меня дураком, а теперь видите, что я не дурак, ну и кончено! Коли не хотите сделать глоток рому, так я сам хлебну. За ваше здоровье! И покойной ночи!
И он пошел по аллее по направлению к городу, и, таким образом, закончился рассказ о бутылке.
Кив побежал к Кокуа легкий как ветер. Велика была в ту ночь их радость и велико было с тех пор спокойствие, царившее до конца дней в 'блестящем доме'.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОСТРОВ ГОЛОСОВ
Кеола, женясь на Леуа, дочери Каламака, колдуна молоканского, жил в одном доме с отцом своей жены. Не было человека умнее этого пророка: он читал по звездам, гадал с помощью злых духов по телу умершего, поднимался один на вершины высоких гор в область горных эльфов и ловил в западню души предков.
Поэтому ни к кому во всем королевстве Гавайском не обращались так часто за советом, как к нему. Благоразумные люди руководствовались его советами в жизни при покупках, при продаже, при женитьбе и даже сам король два раза вызывал его в Кону для разыскания сокровищ Камеамеа. Никого так не боялись. Некоторые из его врагов исчахли от болезни, испорченные его колдовством, а некоторые прямо похищались и исчезали, так что потом люди напрасно искали хотя бы одну косточку их тел. Ходили слухи, что он обладает искусством или даром древних героев. Люди видели его ночью на горах, шагающим с одного утеса на другой, видели его ходившим в лесу, причем голова и плечи его были выше деревьев.
Странный был человек этот Каламак. Он был по происхождению чистокровный молокаец и мауи, но лицом он был белее любого иностранца, волосы у него были цвета сухой травы, а глаза красные и очень тусклые. На островах существовала поговорка: 'Слеп, как Каламак, который видит насквозь завтрашний день'.
О деяниях тестя Кеола знал немножко по слухам, несколько больше подозревал, а остального вовсе не знал. Но его смущала одна вещь: Каламак не жалел ни на еду, ни на питье, ни на платье и за все платил блестящими новенькими долларами. 'Блестящ, как доллар Каламака' — было второй поговоркой на восьми островах. Однако он не торговал, не сажал ничего, жалованья не получал, — иногда только получал за колдовство, — одним словом, понятного источника для такого количества серебряных монет не было.
Как-то раз жена Кеола отправилась в гости к Каунакакайе, на подветренную сторону острова. Все мужья уехали на рыбную ловлю; но Кеола был ленивая собака и лежал на веранде, наблюдая за прибоем волны к берегу, за летающими около утеса птицами. Его преследовала главным образом одна мысль — мысль о долларах. Ложась спать, он задавал себе вопрос, почему их так много, а просыпаясь утром думал, отчего они такие новенькие, словом, мысль эта никогда не покидала его. Но сегодня именно он был уверен в душе, что сделал некоторое открытие, потому что он, кажется, заметил место, где Каламак хранил свое сокровище, а именно запертую на замок конторку у стены гостиной, под портретом Камеамеа V и фотографической карточкой королевы Виктории в короне. Кажется, не позже вчерашнего вечера он нашел случай заглянуть туда, и мешок лежал пустой. То был день прибытия парохода. Ему был виден дым его у Калаупапа, и он должен был скоро прийти с провиантом: с консервами лососины, с джином и всевозможными роскошными редкостями для Каламака.
— Если он заплатит сегодня за товар, я буду знать наверное, что он колдун, и что его доллары идут из дьявольского кармана, — думал Кеола.
В это время к нему подошел тесть, очень сердитый на вид, и встал за ним.
— Это пароход? — спросил он.
— Да, — ответил Кеола. — Он зайдет в Пелекуну, а оттуда прямо сюда.
— В таком случае, делать нечего, придется взять в помощники вас, Кеола, за неимением лучшего. Пойдем в дом, — сказал Каламак.
Они вошли в гостиную, прелестную комнату, оклеенную обоями, увешанную картинами, с качалкою, столом и диваном в европейском вкусе. Кроме того, тут были еще этажерка, семейная Библия на столе и запертая на замок конторка у стены, так что всякий мог видеть, что это дом состоятельного человека.
Каламак велел Кеолу закрыть ставни, сам запер на ключ все двери, открыл конторку, достал из нее
