неужто это вы, мистер Дюбуа? Кто бы мог подумать, что мне доведется встретить вас так далеко от дома? — Говоря все это, я горячо пожимал руку майору, а затем, повернувшись к нашему мучителю, произнес:
— О сэр, можете быть совершенно спокойны! Он безупречно честный малый, мой бывший сосед, мы с ним жили рядом в Карлайле.
Я думал, конторщик этим удовольствуется; не тут-то было!
— Но он все-таки француз? — не отставал упрямец.
— Ну да, конечно! — отвечал я. — Он из французских эмигрантов! Он не имеет ничего общего с шайкой Буонапарте. Ручаюсь, что по части политики он не уступит вам в благонадежности.
— Мне только немного странно, — спокойно произнес конторщик, — что сам мистер Дюбуа это отрицал.
Я принял удар и даже ухом не повел, но в душе потрясен был чрезвычайно и в следующей же фразе умудрился допустить ошибку в языке, что случалось со мною крайне редко. Все эти месяцы моя свобода и самая жизнь зависели от того, насколько бегло я изъясняюсь по-английски, и если в кои-то веки я оговорился, мне нет надобности подробно объяснять, в чем именно состояла моя ошибка. Довольно сказать, что оговорка была самая пустячная и в девяноста девяти случаях из ста сошла бы мне с рук. Но сей страж закона немедля ее заметил, словно был учителем языка.
— Ага! — воскликнул он. — Так вы тоже француз! Ваша речь вас выдает. Два француза в десять часов вечера приходят поодиночке в трактир в графстве Бедфордшир, случайно встречаются здесь и при этом поначалу друг друга не узнают! Нет, сэр, это вам так не пройдет! Оба вы беглые военнопленные, а то, может, и похуже. Считайте, что вы арестованы. И потрудитесь предъявить ваши бумаги.
— А где у вас ордер на арест, если уж на то пошло? — возразил я. — Мои документы! Как же, стану я показывать свои бумаги первому встречному в каком-то захудалом трактире!
— Так вы окажете сопротивление закону? — вопросил он.
— Не закону, сэр! Я для этого слишком верный подданный. А вот безымянному лысому незнакомцу в полосатых коротких штанах в обтяжку, разумеется, окажу сопротивление! Это мое право англичанина. И позвольте-ка спросить, как вы соблюдаете Magna Charta?[25]
— Уж постараемся соблюсти, — отвечал он и оборотился к слушателям: — Где живет ваш полицейский? — спросил он.
— Господь с вами, сэр! — воскликнул хозяин постоялого двора. — Что это вы вздумали? Звать полицейского в одиннадцатом часу! Да он уже часа два спит крепким сном в своей постели, а перед этим, как и полагается, изрядно выпил!
— Что верно, то верно, — вступил хор местных жителей.
Адвокатский конторщик призадумался. О том, чтобы применить силу, не могло быть и речи; хозяин явно не рвался в бой, а крестьяне отнеслись ко всему с полнейшим равнодушием — они только слушали, разинув рты, и то чесали в затылках, то прикуривали трубки от уголька. С другой стороны, нас с майором не удалось взять на испуг и с точки зрения закона наши возражения были не вовсе беспочвенны. Подумавши, он предложил, чтобы я пошел с ним к некоему сквайру Мертону: этот человек самый уважаемый во всей округе, к тому же мировой судья, и живет он на этой же улице, всего за три квартала отсюда. Я отвечал докучному собеседнику, что ради него и пальцем не пошевельну, даже если бы речь шла о спасении его души. Тогда он предложил мне оставаться тут всю ночь, чтобы утром, протрезвившись, мною занялся полицейский. Я заявил, что уйду отсюда когда и куда мне вздумается; что мы честные, богобоязненные путники, верные слуги короля и кто-кто, а я никому не позволю вставать мне поперек дороги. Говоря так, я думал о том, что дело слишком затянулось, и решил тот же час положить ему конец.
— Послушайте, — сказал я, вставая, ибо до сей минуты не давал себе труда подняться, — есть только один способ разрешить подобный спор, только один истинно английский способ разрешить его, как положено мужчинам. Снимайте сюртук, сэр, и сии джентльмены увидят честный бой.
При этих моих словах в глазах конторщика мелькнуло выражение, в смысле которого нельзя было обмануться: в его образовании имелся один весьма существенный, особенно для англичанина, пробел: он не умел боксировать. Вы можете возразить, что и я не умел, но зато я оказался более дерзок, нежели он, вот и вызвал его на бой.
— Он говорит, я не англичанин, но чтобы узнать, каков пудинг, надо его отведать, — продолжал я. Тут я скинул сюртук и стал в стойку, это было чуть ли не единственное, что я, знал в сем варварском искусстве. — Как, сэр, вы, кажется, не спешите принять мой вызов? — продолжал я. — Выходите, я жду, я задам вам жару... но, провалиться мне на этом месте, что же это за мужчина, если его надо уламывать помериться силами. — Я вынул из кармашка для часов ассигнацию и кинул ее хозяину. — Вот заклад, — сказал я. — Раз это доставляет вам так мало удовольствия, будем драться всего лишь до первой крови. Если вы первый разобьете мне нос, пять гиней ваши и я пойду с вами к любому сквайру. Ну, а если я первый пущу вам кровь, вы, быть может, признаете, что правда — на моей стороне, и уже не станете препятствовать мне отправиться по моему законному делу в любое время, какое я сочту для себя удобным. Что скажете, ребята, справедливо это, по-вашему? — обратился я к честной компанией.
— Как же, как же, — хором ответили эти простаки. — Чего уж там, все верно, справедливей не придумаешь. Сымайте сюртук, мистер!
Итак, общественное мнение казалось теперь отнюдь не на стороне стража закона, чаша весов быстро склонялась в нашу пользу, и я, ободренный, решил гнуть свою линию. Майор уже расплачивался по счету с хозяином, который, видно, был вполне равнодушен к нашему спору, а с черного хода, бледный, встревоженный, заглядывал в кухню Кинг и делал нам знаки, что пора уносить ноги.
— Ого! — промолвил мой противник, — хитрая же вы лиса. Но меня вы не проведете, я вижу вас насквозь. Да-да, насквозь. Вы хотите запутать след, а?
— Быть может, я и прозрачен, сэр, — отвечал я, — но ежели вы соблаговолите подняться, вы убедитесь, что, невзирая на это, кулаки у меня достаточно увесистые.
— А я вовсе и не выражал в том ни малейшего сомнения, как вы, надо полагать, заметили, — возразил он. — Эй вы, простофили, — продолжал он, обращаясь ко всей компании, — да неужто вы не видите, что этот молодчик вас дурачит? Неужто не видите, что он все вывернул наизнанку? Я говорю, что он беглый военнопленный француз, а он отвечает, что умеет боксировать! Какое это имеет отношение к делу? Хоть бы он и танцевать умел — тоже не удивлюсь... они там все мастера шаркать по паркету. Я говорю, и от слов своих не отступлюсь, что он из этих, из французов. Он говорит, что я ошибаюсь. Что ж, тогда пусть покажет свои бумаги, если они у него есть! Если у него бумаги в порядке, отчего бы их и не показать? Отчего бы ему с охотой не отправиться к сквайру Мертону, которого вы все хорошо знаете? Здесь собрались простые честные бедфордширцы, лучших судей я и не желаю. Вы не из тех, кого можно провести всякими там французскими фокусами, а у него их хоть отбавляй. Но позвольте мне сказать ему прямо: пусть побережет свои басни для другого места, здесь он никого не проведет. Нет, вы только поглядите на него! Поглядите на его ноги! Да разве у кого-нибудь здесь найдешь такую ногу? Поглядите, как он стоит! Да разве кто из вас так станет? Или, может, хозяин так стоит? Да ведь на нем вон эдакими буквами написано, что он француз, прямо как на вывеске!
Все это было прекрасно, и при других обстоятельствах его слова, вероятно, даже польстили бы мне, но я отлично понимал, что если позволю ему продолжать, он опять возьмет верх. Он мог быть профаном в боксе, но либо я сильно ошибаюсь, либо он прошел отличную школу адвокатского красноречия. Оказавшись в столь затруднительном положении, я не смог придумать ничего лучше, как выбежать из дома, якобы в приступе неукротимого гнева. То был отнюдь не самый остроумный выход, но выбирать не приходилось.
— Ах ты, трусливый пес! — вскричал я. — Ты не желаешь драться и еще смеешь называть себя англичанином! Нет, довольно, я сыт по горло! Не желаю оставаться в доме, где меня оскорбляют! Эй, сколько с меня! Берите, сколько требуется, — обратился я к хозяину, протягивая горсть серебра, — и воротите мою ассигнацию!
Следуя своему обыкновению угождать всем и каждому, хозяин не выказал мне никакого неудовольствия. Противник мой вновь очутился в весьма невыгодном положении. Двух моих товарищей он уже упустил. А теперь, того гляди, упустит и меня: надеяться на помощь сидящих здесь крестьян явно не приходилось. Искоса наблюдая за ним, я видел, что на миг он заколебался. Но тот же час схватил шляпу и свой черный парик из конского волоса, вытащил из-под лавки теплый плащ с капюшоном и саквояж.
