сплоченность исцеляет несметное количество глубоких царапин, невидимых душевных ран, образовавшихся от тяжелых условий борьбы. Об этих ранах нельзя забывать — ведь враг знает, как их разбередить. Бастьен, Артюр, Виктор и сам Анри — люди закаленные, научились управлять собой, умеют спорить с собой, одернуть себя, если в сердце закрадутся нехорошие чувства. А сколько таких, которые поддаются первой реакции, правильная она или нет, принимая ее за чистую монету. В каждом человеке, даже в самом лучшем, враг держит маленькую пятую колонну, за которой необходимо все время следить. До чего извилистые пути избирают иногда даже самые хорошие намерения, совершенно верные мысли.
— Мы все, так же как и докеры, готовы саботировать, — сказал Себастьен, — да пока ничего не смогли сделать. Янки не поручают нам разгружать поезда, сами разгружают, вернее, это делают их наймиты — они одеты в американскую военную форму, а говорят на немецком или на польском языке, — охвостье фашистского строя. Они вот и сорвали наш план.
— Да будет плакаться, — говорит Анри с улыбкой. — Тебе не кажется, что в этом уже победа?
Бастьен махнул рукой — какая уж тут победа!
— Да, чорт побери! Как ты не понимаешь? — продолжает Анри. — Одно уж это может вселить уверенность в рабочих. Американцы не смеют на них рассчитывать. Другими словами, янки отступили перед рабочими.
— Ну, предположим! Но это ничего не меняет, — говорит Бастьен. — Эшелоны-то прибывают. Поглядел бы ты, сколько на станцию всякий раз нагонят грузовиков!..
— Как это «ничего не меняет»? Рабочим стараются привить психологию побежденных, твердят им — смиритесь, ничего нельзя сделать. А они почувствуют свою силу. Мы держим в руках победу, а сами фыркаем, привередничаем, именно привередничаем. И говорить о ней не хотим!
— Так что ж, по-твоему, удовлетвориться этой победой? — восклицает Бастьен. — Если это считать победой, то можно так решить: все в порядке, спите, ребята, спокойно.
Только что Бастьен протестовал против критики железнодорожников, а теперь оказывается более требовательным к ним, чем Анри.
— Но что мы можем сделать? В общей сложности на нашей станции около пятидесяти железнодорожников. Коммунистов — только десять. Но не об этом речь: за исключением трех или четырех типчиков, все готовы саботировать. Однако ничего не попишешь: пятьдесят — это пятьдесят. Что могут сделать пятьдесят человек? Как помешать американцам? Разгрузка происходит не так просто — стоит американская военная полиция с автоматами, и наши солдаты стоят, словом, целая армия… Если б одни только наши солдаты! С ними, пожалуй, сговориться можно. А тут вон какое дело. При малейшей нашей попытке нас бы разбили наголову. Допустим, один раз добьемся успеха, а они разгрузят состав на следующий день. Да что тут говорить. Невозможно! А кто там есть, кроме нас, железнодорожников? Вы же знаете: три-четыре домика вокруг станции — вот и все. Соседняя деревня небольшая, да и та далеко. Можно сказать, янки удачно выбрали место!
— Ну, вот. Мне кажется, мы и затронули самую суть вопроса, — сказал Анри, — вспомнили о людях, которые окружают железнодорожников! Если железнодорожники будут действовать одни, им придется очень трудно. Ясно, что поступиться чем-нибудь мы не собираемся, но должны отдавать себе отчет, что было бы безрассудством требовать от железнодорожников больше, чем они могут сделать одни, без посторонней помощи. — Анри счел нужным сразу же сказать это, чтобы рассеять тяжелые сомнения, которые он почувствовал в товарищах с самого начала беседы. — Если выдвигать невыполнимые лозунги, ребята будут относиться к нам с недоверием: ишь какие болтуны нашлись, невесть чего захотели. Один из залогов успеха — сплоченные действия населения и железнодорожников. Надо организовать на борьбу население. Но это вовсе не значит, что в ожидании помощи можно сидеть сложа руки и сокрушаться: железнодорожники одни ничего не в силах сделать. Но об этом мы еще поговорим.
Дело ясное: домой Анри не успеет заехать. Судя по тому, как идет беседа, раньше девяти она не кончится. Хоть бы Полетта не очень волновалась во время своего выступления.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Как образуются лавины
— А у нас и непохоже и похоже, — говорит Артюр. — Через нашу станцию редко-редко когда пройдет американский поезд, и всегда неожиданно, без всякого предупреждения. Что мы можем сделать? Иной раз поезд даже не останавливается, гонит дальше, выходит на ветку и с севера направляется к «Зеленой роще». По-видимому, поезда посылают кружным путем, когда главная линия перегружена. Но даже если мы знаем, что должен прибыть состав, все равно мало времени — не успеть организовать демонстрацию! Словом, мы американцев почти и не видим.
— Но все же можно кое-что сделать! — прерывает его Анри и, спохватившись, добавляет: — Об этом мы тоже поговорим потом.
— Случается иногда, — продолжает Артюр, — что нам велят вести их паровозы — вот тут можно бы попытаться. Но дают нам или локомотив без состава или с порожняком. Груженые поезда водят машинисты с других участков. Один случай, правда, был. Состав послали перегруженный, понадобилось прицепить еще один паровоз, чтобы толкать его на подъеме Сен-Жермен. Поставили нашего машиниста и нашего кочегара — оба не коммунисты. Как поступать в таких случаях? Что ж, они сели на паровоз. Не могу сказать, чтобы с легкой душой, тем более — оба жизнью рисковали. К переднему паровозу были прицеплены в голове сорок пустых вагонов — из-за искр, потому что во всех остальных вагонах — взрывоопасный груз. А состав был длиннущий. До первой стрелки пришлось осаживать, маневрировать; в голове оставили только тридцать пустых вагонов, а десять прицепили в хвост, перед вторым паровозом, который толкал состав, потому тут опасности меньше — искры летят назад, конечно если не вмешается ветер. Но раз обычно прицепляют сорок пустых вагонов — значит, тридцать недостаточно. Ну, ладно, дело не в этом. Когда представляется такой случай, как нам поступать?
Артюр замолкает на минуту.
— Предположим, назначат меня — веди паровоз. Я откажусь. Меня уволят. А вслед за мной уволят и всех коммунистов, одного за другим, так что у нас некому будет руководить железнодорожниками. Если мне скажут: ты должен отказаться — я лично это сделаю. И многие товарищи поступят так же. Мы и не то делали в своей жизни! Но нужно ли это? Вот в чем вопрос.
— Что ты на меня уставился? — внезапно спрашивает его жена. — Разве я тебе хоть раз в жизни мешала в таких делах?
Этот неожиданный выпад даже понравился Анри, но у других, особенно у мужа, был несколько огорченный, раздосадованный вид. Артюр стукнул ладонью по столу, как бы говоря: «Ты бы лучше помолчала». И раздражение его вызвано было не только женской порывистостью, хотя все же отчасти и ею, но, главное, тем, что Констанс оказала свое слово невпопад. Ведь Артюр имел в виду как раз обратное: будь он уверен, что именно так и следует поступить, его не остановили бы никакие соображения личного характера. Двое других железнодорожников согласились с ним: весь вопрос в том, следует ли так поступать?
— Каждый конкретный случай надо рассматривать в отдельности, — отвечает Анри, тут же замечая, что он никак не отозвался на замечание Констанс, будто и не слышал его. Пожалуй, Констанс обидится. Это уж совсем ни к чему. Она не заслужила… А пока что он дал уклончивый ответ, ведь он и сам не знал, как тут следует поступить. Для него это было еще не ясно, как и многое другое. Нельзя ведь смотреть со стороны, как сказал бы Трико… Когда что-нибудь уже сделано и сделано удачно, тебе кажется, будто все вышло само собой. Через два дня ты уже забываешь, как тебя мучили сомнения в ту минуту, когда надо было принять решение. До того, как ты решился, ты был полон раздумья, неуверенности. Может быть, и есть такие товарищи, которые столько успели сделать за свою жизнь, что когда перед ними возникает новый вопрос, они чувствуют себя вполне уверенно, им все знакомо. Опыт!.. Хотя все равно, редко тебе встретятся две одинаковые трудности, они все в разном обличье проносятся перед твоими глазами!.. Да тут иной раз сходство и вводит больше всего в заблуждение!.. Но как бы там ни было, к Анри это не относится. Для него на каждом шагу — неожиданные помехи, непредвиденные препятствия. И ни в одном случае
