И сказав это, Анри думает: «Сравнение сильное и сказано больше, чем я хотел сказать. Это слишком резко по отношению к огромному количеству честных людей, которые не во всем со мною согласны и тем не менее дорожат миром — возможно, так же, как и я». Чтобы смягчить свои слова, он подчеркивает:
— Конечно, если вы твердо знаете.
— А вы вот твердо знаете?
— Да, потому что у нас есть компас. Потому что мы знаем: рабочий класс — передовой отряд всего народа. Есть дела, на которые мы должны решаться первыми. Это единственный способ добиться успеха. А за передовым отрядом последуют остальные. Скептики говорят: коммунисты всё преувеличивают. Так ведь это говорят скептики, а то, что для них еще кажется спорным, для рабочего класса уже бесспорно. На рабочий класс всегда в первую очередь обрушиваются бедствия, он первым на них и реагирует, и в конце концов все ему благодарны. Вы говорите, что массовая борьба против разгрузки оружия может вызвать раскол. Но вспомните, сколько раз нам говорили то же самое в самых различных случаях и опасались тех действий, которые теперь, так сказать, вошли в быт, — например, наше разоблачение американской оккупации и перевооружения Германии… И вспомните еще, что? было до войны: политика невмешательства, Мюнхен, «странная война».
— Да, да, тут я с вами согласен. Но в данном случае…
— Всегда так говорят! — смеется Анри.
— Нет, вы все-таки меня не убедили!.. — Деган встает и, не зная, что еще сказать, похлопывает по ладони ножом для разрезания бумаги. — Вы этак можете все угробить! Вы думаете только о своем деле! — добавляет он с укоризненной улыбкой и рассекает рукой воздух.
Анри хотел было возразить, но в дверях появляется мадам Деган, а за нею и Полетта. Обе смеются.
— Когда же вы наконец прекратите ваши споры? На веранде стоят налитые рюмки, а вы даже не притронулись к ним. Ты — и вдруг не выпил анисовки! Не узнаю тебя! — говорит Иветта мужу.
Полетта преспокойно вносит забытые рюмки, как будто она у себя дома.
— А у нас не хватило терпения, мы уже выпили, — смеясь добавляет Иветта. — И не отказались бы еще от одной рюмочки, правда, Полетта?
— Я не прочь.
— Настоящий заговор! — восклицает Деган. Анри еще раздумывает: не продолжить ли спор? Но стоит ли? Начать все снова при женщинах, да еще когда тут стоят полные рюмки. Нет, неподходящая обстановка для такого разговора.
— А в общем вы, может быть, и правы, — вздыхает Деган и встает, опираясь на плечо Анри. Казалось он задал себе тот же вопрос, что и Анри, и ответил на него точно так же.
— Вы не договорились? — спрашивает Иветта.
— Ничего, все утрясется! — отвечает Анри, хотя ему так же не нравятся эти примирительные слова, как и реплика Дегана.
Рюмки выпиты и снова налиты, но разговор не клеится. Деган вдруг как-то весь угас.
Зовут из комнаты Пьеро детей, и беседа переходит на посторонние темы.
— Какой забавный народ — эти ребятишки, — говорит Деган. — В нашем квартале живет один мальчуган лет семи, уже ходит в школу. На днях он встретил американца, который потехи ради раздавал жевательные резинки. Разбросает их на улице, а ребята из-за этой дряни дерутся. Малышу досталась одна резинка. Он засунул ее в рот и явился домой с американской жвачкой. Мать узнала, откуда взялась у него резинка, и уж не знаю, педагогично это или нет, но она сказала сыну: «От американцев взял! Тьфу! Я тебя отшлепаю, если это еще раз повторится. Смотри, если не послушаешься — заболеешь». И представьте, на следующий день у мальчишки заболела голова, заболел живот и во рту появились язвочки. Она его приводит ко мне. Я ей подыгрываю. Но она зашла слишком уж далеко — подняла на окне занавеску и показала ему кладбище. Сильное средство! Вы бы посмотрели на мальчишку! Проживи он до ста лет, и то никогда не забудет американскую оккупацию!
Прибежала Ненетта и показала матери деревянного раскрашенного матросика. А брат — лодочку, совсем маленькую лодочку, но с веслами… Оба, видимо, не собирались расставаться с такими сокровищами. Пьеро и не требовал их обратно. Деган смотрел, как дети прижимают к себе игрушки. Выражение лица у него было замкнутое — не высокомерное, но какое-то отчужденное. Так он — может быть, и бессознательно — реагировал на свою размолвку с Анри.
— А знаете, мы вспомнили мадам Дюкен, — говорит Иветта, чувствуя натянутость и стараясь поддержать разговор.
— Я видел ее на суде, когда она давала показания, — заметил Анри. — Честная женщина.
— Да, женщины в этой среде, — говорит Деган, — и еще больше в кругах деловой буржуазии — не похожи на своих мужей. Я их знаю… Мужчины цепляются за свои несгораемые шкафы, готовы глотку за них перегрызть и ненавидят рабочих, ненавидят вас, коммунистов. А женщины — я, конечно, не говорю о куклах и потаскухах, — но порядочные женщины, и особенно, пожалуй, верующие, способны иногда прислушаться к своему сердцу. Их может тронуть нищета людей. К числу таких женщин относится мадам Дюкен. Правда, из их кругозора как-то выпадают те явления, на которые реагируют их мужья. Немецкая или американская конкуренция приводит мужчин в бешенство. Но женщины мало что в этом понимают. Мужчин волнуют только вопросы, связанные с их делами, а женщин — то, что им подсказывает сердце.
Наступает молчание.
Чтобы прервать это тягостное молчание, Анри говорит:
— Ну, нам пора домой. Еще нужно приготовить рождественский ужин.
Дети не хотят расставаться с игрушками. Полетта и Анри снова чувствуют себя неловко.
— Верни Пьеру! — говорит Полетта и пробует отнять у дочки деревянного матросика.
— Не надо, я ей дарю! — говорит Пьер.
Правда, в его голосе не чувствуется особенной настойчивости, но все же он говорит и мальчугану, показывая на лодочку:
— И тебе тоже дарю.
— Что ты! Зачем? — покраснев, восклицает Полетта.
— Нет, нет, правильно, — прерывает ее Иветта. — Кстати, Пьеро играл в них, когда был еще маленьким, правда, Пьеро? А теперь он у нас взрослый. Теперь у него другие игрушки, которые больше подходят мужчине.
Анри хотел было поддержать Полетту, но Деган пресекает его возражения, положив ему руку на плечо…
— Ну что? Вы договорились? — спрашивает Полетту Анри, когда все семейство вышло из докторского дома.
— Еще как! Во всем решительно! Мне эта женщина нравится.
— Видно, ты сумела подойти к ней, а вот у меня неудача…
— Почему? Что-то не получилось?
Анри вдруг останавливается, видимо, вспомнив что-то сажное, и изо всей силы ударяет себя кулаком по ладони.
— Так все хорошо получилось, что я забыл самое главное! Забыл поговорить о сборе подписей…
— Хорошо, что хоть я не забыла твою утку, — шутит Полетта.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Обручальное кольцо
— Дорогая, мы больше не можем… — сказал Андреани.
Если бы они дожили до ста лет, он бы до последнего дня называл ее так. Но они не доживут до ста лет.
— Как хочешь, Даниель…
Карлотта боится — и себя боится, а главное, боится мужа: ведь он больше, чем она, способен
