ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Волнения в доме
— Она хотела вернуться. Ребенка нельзя принуждать. Это никогда до добра не доводит.
Люсьен и Жоржетта не из тех супругов, которые ежеминутно противоречат друг другу. Это на них не похоже.
— Возможно, ты и права, но почему же «никогда»… Откуда известно, что это никогда до добра не доводит?
— Так говорят, — оправдывается Жоржетта.
— Скорее всего — выдумки, как и многое другое, о чем болтают. Посмотри-ка лучше на себя…
— А что?
— Что ты сейчас сделала?
Как это можно: посмотреть на себя? Жоржетта в недоумении пыталась понять, какую же она допустила оплошность, сама того не заметив? Левой рукой она держала круглую буханку, прижав коркой к животу. В правой у нее был большой хлебный нож, похожий на серп, — весь уже сточился… Ах, вот оно что!.. Жоржетта рассмеялась. Прежде, чем начать резать, она снова перекрестила хлеб ножом.
— Глупости говоришь. Просто я хотела его поточить. А если даже это и так, какое это имеет отношение к Жинетте?
— А вот какое: ты настаивала на ее возвращении. Нехорошо, говорила, когда ребенок живет вне дома, так далеко, это не полагается… Словом, все в таком же роде. То полагается, а это не полагается…
— Помолчал бы… А ты не мечтал о ее возвращении? Как ты еще осмеливаешься спорить! Ты же разговариваешь во сне… Ночью-то я слышу, что у тебя на душе. Нечего все валить на меня!
— Да, но я-то себя умею сдерживать! По-твоему, ей было плохо там, в Париже?
Пока они дома вдвоем, Жоржетта и Люсьен могут наконец обо всем поговорить за завтраком. Трое малышей пошли поиграть к детям одной знакомой из поселка Бийу; сейчас ведь каникулы — к счастью, они скоро кончатся. Знакомая пришла сказать, что дети так хорошо играют вместе, а у нее как раз есть чем их накормить, и она оставляет их у себя. Пришла специально. Правда, поселок Бийу в двух шагах отсюда, но сегодня холодно. Младший мальчик спит, как всегда. И опять он почти ничего не ел. А покормишь насильно — его тут же рвет.
— Во всяком случае, теперь ничего не изменишь. А раньше ты молчал.
— Раньше не было парохода.
— Так я ведь тоже говорила об этом, когда он еще не прибыл.
Это правда. Вот так и убеждаешься, насколько несправедливы твои нападки. Ведь и Люсьен радовался возвращению Жинетты и даже мечтал о встрече Нового года всей семьей.
— Если бы не пароход, она могла бы вернуться. А при теперешнем положении лучше бы она пробыла там еще какое-то время. Что ты хочешь? Нечего закрывать глаза. Пока не разгрузят пароход, да и некоторое время спустя у нас не будет никакой работы — мера репрессии. Всегда так бывало. Нам скажут: пароходы не заходят в ваш порт по вашей же вине. Песня известная. И ко всему еще эта история с лишением карточек… Не будет у нас докерской карточки — придется еще потуже затянуть пояс.
— Может быть, у тебя и не отнимут…
— А я не собираюсь вести себя иначе, чем все.
— Я не то хотела сказать…
В Жоржетте еще сохранились всякие предрассудки. Ей казалось, что эти ее слова могут отвратить беду. Да и вообще ей трудно себе представить, что люди способны на подобную низость, ведь они все же люди! А Люсьен, со своей стороны, хотел избежать другой опасности: между ним и женой не должно даже вопроса возникать о его поведении по отношению к американскому пароходу. Здесь нет никакого вопроса и не может быть! Все твердо решено, вот и все! Жоржетта, может быть, и не собиралась поднимать этот вопрос, даже наверняка не собиралась, но Люсьен при первом же намеке насторожился.
— В общем снова наступили черные денечки, что и говорить, — грустно заметил Люсьен. — Плохо все получилось — отправили девочку, а теперь, когда стало еще хуже, выписали ее обратно.
— Что сделано, то сделано, ничего не попишешь. Да и, в конце концов… Что тебе дороже, дочь или пароход?
Избитое выражение, избитый вопрос, ими усеяна вся жизнь… Они никогда точно не выражают твою мысль. В данном случае Жоржетта хотела сказать: ничто не должно нам помешать взять к себе дочку, раз мы этого хотим.
— Жинетта, конечно, — и Люсьен недовольно пожимает плечами. Вопрос жены ему явно неприятен. — Хотя… дело обстоит совсем не так, как ты думаешь. Для меня пароход тесно связан с Жинеттой. С ней и с остальными детьми. Ты понимаешь?..
Люсьен знает Жоржетту, ей не приходиться разъяснять такие вещи: почему так трудно живется, какая идет война, и что самое страшное — война против детей… События в Корее, особенно последних дней, говорят сами за себя…
— Как тебе кажется, когда она может приехать?
— Не раньше завтрашнего вечера, часов в одиннадцать. Сегодня тоже есть поезд, но я думаю, она на него не успеет. И еще один — он приходит завтра утром в семь. Но едва ли Жорж поедет с нею ночью. Этот поезд выходит из Парижа около полуночи. Хотя… все может быть.
— Представляю себе, как Жинетта радуется!
— Еще бы, — Люсьен улыбнулся, зараженный тихим счастливым смехом Жоржетты.
— Но на завтра как раз назначена демонстрация. Только бы тебя не арестовали или не случилось с тобой чего-нибудь…
— Ничего не поделаешь, Жоржетта. Я тебе уже сказал, что ничем не отличаюсь от других…
— А тебе не померещилось? Начнешь себя изводить, так найдешь тысячи причин.
Мартина может говорить что угодно, но Альфонс уверен, что не ошибся. И он все больше убеждается в этом. Франкер совершенно явно отвернулся, чтобы с ним не здороваться или не ответить на его приветствие.
— Глаза-то у меня есть. Я же видел, как он показал парню, который был с ним: «Вон он!», а может быть просто сказал: «Веди себя так, словно ты его не замечаешь». Парень, кстати, незнакомый. У него не было велосипеда, а Франкер держал свой рядом с собой. Когда я вошел в комнату и посмотрел в окно, они еще продолжали стоять. Потом появился Анри, и Франкер уехал. Парень и Анри вошли в дом, я даже думал — они к нам. Но, видно, они пошли к Анри.
— О тебе вечно всякое болтают, и этого не избежать. Да если бы ты знал, чего я только не наслышалась за сегодняшнее утро из-за своей завивки! И сколько еще, верно, говорили за моей спиной! Подумаешь, преступление…
Мартина сделала перманент. Конечно, преступления в этом нет никакого, но попробуйте-ка заткнуть рот женщинам. Большинство из них целую вечность не были у парикмахера, вот и рады подпустить Мартине шпильку. Все соседки, а тем более товарки, не дают ей проходу. В коридоре, на улице, в бакалейной — всюду преследуют ее.
— Мартина, ты выиграла миллион?
— Чем это ты ублажила своего муженька, что он так расщедрился?
— Некоторые ни в чем себе не отказывают!
— Не иначе как ты нашла себе какого-нибудь шикарного старикашку. Говорят, все богатые женщины делают себе перманент.
— Ничего подобного, у нее волосы сами вьются. Что скажешь, Мартина?
— А прическа-то самая модная! На американский лад.
Дальше этого они не идут, но Мартина великолепно догадывается, о чем они думают: «У меня бы на
