46
Ориан никогда раньше не присутствовала на таких пышных празднествах, где все — до мельчайшей детали — источает невесомое богатство, где прекрасное кажется таким же естественным, каким оно было в незапамятные времена, и бесполезно критиковать это захватывающее дух совершенство.
Ей помнились некоторые приемы в префектуре Лимузена, куда отец брал ее с собой. Но в Лиможе признаком богатства считалось обилие фарфора и импозантные гобелены, на которых были изображены сцены охоты и подвигов греческих богов. В Елисейский дворец она вошла вместе с тремя республиканскими гвардейцами в парадной форме, вместе они обогнули покрытый гравием двор и вышли на асфальтовую полукруглую дорожку; каждая открывающаяся перспектива была находкой архитектора и декоратора, специально задуманная, чтобы поразить взор.
Гостей принимали в зимнем саду дворца, окна были распахнуты настежь, в зал заглядывало уходящее солнце и вливался весенний воздух. Стояли десятки круглых столов, покрытых белыми камчатыми скатертями; в центре каждого возвышался букет пахучих цветов, принесших сюда ароматы юга Франции.
Ожидалось две сотни персон, в основном приглашенных президентом и премьер-министром, а также несколько счастливчиков, внесенных в список канцелярией: заслуженные спортсмены, академики, придворные журналисты.
Ориан казалась в этом ареопаге редким цветком. Она не имела манер завсегдатаев подобных приемов — не смотрела на приглашенных искоса, пытаясь узнать, кто они, не ознакомилась с меню, лежащим под салфеткой… Ежегодно из дворца пропадали сотни серебряных приборов — кое-кто из весьма почтенных гостей не мог сдержаться — эти слабые умом и распущенные люди приходили в ярость от того, что не могли унести с собой по окончании застолья хотя бы эхо этой республиканской феерии.
Люстры из богемского хрусталя ярко сияли и обрушивали на гостей беспощадный свет, превращая их в театральных актеров, появляющихся на залитой светом сцене после поднятия занавеса. Оркестр, расположившийся у открытых теплиц, исполнял пьесы Моцарта, официанты разносили охлажденное шампанское. Внезапно хорошо поставленный голос произнес:
— Господин президент Республики, — и воцарилась мертвая тишина. Он вошел улыбающийся, в кремовом костюме, сопровождаемый четырьмя телохранителями в черном. Ориан припомнила слова отца: после того как отрубили головы аристократам, все мечты устремились к королям и дворянским фамилиям. Под вышитыми золотом знаменами Республики она ощутила священный трепет, наблюдая, как республиканский монарх горячо пожимает руки, а подданные его делают шаг назад и склоняются, словно перед Людовиком XIV в зеркальном зале Версаля.
Глава государства произнес краткую речь в микрофон. Он поблагодарил Францию за то, что она есть, то есть способна сражаться без фатализма и смириться с поражением, когда конкуренция преступает все законы. К спортивным формулировкам он добавил несколько восточных метафор, смысл которых был известен, очевидно, лишь некоторым. В частности, он отметил благородство мудрецов, чьи искусство молчания и величие чувств соизмеримы с мощью мускулов, которые они обрушивают на врага, лицом к лицу встречая противника. Ориан не поняла всех тонкостей речи. Однако на лицах министров читалось, что слова эти обладали неистребимым шармом, называемым иногда политическим талантом. Армия официантов и мажордомов бесшумно суетилась вокруг столов. Потом настало время первого тоста в честь правительства, успешно закончившего трудные переговоры с компанией «Пан-Американ». «Аэробус» был витриной Франции, наиценнейшей после «конкорда», падение которого близ Руасси потрясло некоторые идеи голлизма, претворявшиеся в жизнь с начала шестидесятых.
— Самолет этот — настоящее чудо, — услышала Ориан голос своего соседа.
Оркестр заиграл тихую музыку, в зимний сад струился свежий воздух. Согласно протоколу прежде всего обслужили президента, потом главу правительства и министров. Гости вскоре увидели на своих тарелках розово-бежевую феерию — фуа-гра с салатом из лангустов. Соммелье объявил о подаче шассань- монраше 1982 года. Приглашенные, сидевшие за столом Ориан, принадлежали к кругам, незнакомым ей: советники кабинета министров — молодые выпускники Национальной школы управления — с бледными и невыразительными, словно сделанными из папье-маше лицами. Говорили они намеками и обменивались понимающими улыбками. Влиятельных лиц они называли по фамилиям, критиковали температуру вина, которое было гораздо лучше на приеме, устроенном на прошлой неделе в честь эмира Кувейта, с развязностью знатоков сравнивали преимущества отсутствия пошлин в Дубае, Каракасе и Майами. К счастью для Ориан, ее сосед оказался сдержанным и учтивым молодым советником, от которого она узнала, что он всего лишь три месяца работает в Министерстве энергетики. Он показал ей «своего» министра, похвально отозвался о нем. Иногда министр Дюбюиссон оказывался в поле зрения Ориан. И было понятно, почему молодой советник почитал его, как школьник чемпиона мира по футболу или кинозвезду. Он был породистым, очень элегантным мужчиной, держался без напряжения и обладал магнетической улыбкой, перед шторой невозможно было устоять. За его столом сидели две очень красивые женщины и дородный мужчина, увлеченно жевавший лангустов.
— А кто сидит слева от «вашего» министра? — спросила Ориан.
Советник оторвался от тарелки.
— Это Октав Орсони, своеобразный нефтяной король. Он давно сотрудничает с министерством: Африка, Азия… Бывший протеже Байяра. Мы перед ним в неоплатном долгу.
— За контракт «Аэробус» — «Пан-Американ»? — с простодушным видом спросила Ориан.
— Не думаю, хотя от этого господина можно всего ожидать. У него знакомства во всех странах мира, и он большой ловкач. К примеру, у нас возникли трудности с оппозицией по поводу ядерной программы Бирмы. Так что вы думаете?.. Он сейчас улаживает все с мастерством, которое заставило бы покраснеть говорунов с набережной Орсе.
Подали седло барашка с петрушкой и соусом. Сомелье, переходя от стола к столу, предлагал шато- розан-гасси 1979 года. Рюмки, бокалы и серебро сверкали, подобно хрустальным подвескам люстр над головой. Ориан очень надеялась увидеть среди гостей Эдди Ладзано. Если уж Орсони был здесь, почему бы не быть и Эдди? Может быть, ему что-то помешало? Со времени похищения документов у этого Артюра Ориан все время задавалась вопросом, где скрывается мужчина ее сердца. Во всяком случае, не в Елисейском дворце.
Она изучала Дюбюиссона, всматриваясь в его лицо, осанку, пыталась составить о нем мнение. Возможно ли, что человек с таким чистосердечным, обезоруживающим взглядом способен ради власти убирать с дороги ненужных людей? Следователь не забыла слов Эдгара Пенсона. Она видела фотографии министра в компании с Орсони. Все сходилось, все вроде бы было ясно… Пенсон считал, что заслуга ее в том, что она с уважением относится к идее — несмотря на разочарования 80—90-х годов — о существовании разделительной линии между правыми и левыми. Она была уверена, что лишь правые могли сотрудничать с режимом, попирающим права человека. А ведь именно Дюбюиссон, перебежавший из партии умеренных, занимался бирманским делом, погоняемый пройдохой Орсони, который без малейшего зазрения совести вырвал у соперника контракт во имя политики и божественного доллара. Если уж Пенсон придерживается этого тезиса, значит, у него есть на это причины, подумала Ориан, которая не спускала глаз с министра.
Никто за ее столом, похоже, не узнал Ориан. Никто не спрашивал, кто она, с каким министром или промышленником работала. Вопрос отпадал сам собой, поскольку она была в числе приглашенных. Ориан решила, что отсутствие любопытства объясняется их равнодушием к женщинам, и была рада, что не пришлось говорить этим вальяжным господам, что она занимается расследованием финансовых правонарушений и законности их действий.
— Правительство здесь в полном составе? — спросила Ориан молодого советника.
— Вы не знаете в лицо министров? Они все там, за президентским столом.
И он стал давать им короткие характеристики, не лишенные остроумия и беззлобной насмешки, достойные войти в «Кто есть кто» или в популярную рубрику в «Гана».
— Я показал вам своего министра. Справа от президента находится хозяин набережной Орсе Луи де Маржери. Если бы вы видели его три года назад! Он был лысый как колено. Имплантация прошла успешно, и, по-моему, президент посадил его рядом с собой, чтобы выкачать из него рецепт.
