Ориан совсем не хотелось ждать кого-то, кто ее знает, тогда как сама она представления не имеет, с кем имеет дело. Ни по одному признаку не могла она вообразить себе писавшего: молодой или нет, высокий или небольшого роста? Да и почему это должен быть мужчина? Но по зрелом размышлении она решила, что так оно и есть. Женщина действовала бы по-другому, с меньшим формализмом. Было в манере незнакомца что-то чисто мужское, несколько старомодное. Он наверняка был пожилым, возможно, из высокопоставленных чиновников, потому что все конверты были проштемпелеваны солидной печатью учреждения с двухсотлетним стажем: Государственный совет. Ориан еще не доводилось сталкиваться с государственными советниками, а докладчики в Государственном совете вообще были для нее абстрактными существами; она смутно помнила их по студенческим годам, когда они читали лекции по административному праву, с которых она сбегала вместе с сокурсницами, не вынося канцелярского слога постановлений Государственного совета. В то время Ориан еще верила в государство, в силу права, в великие заповеди, основанные на идее, гласящей: чтобы не покоряться сильнейшему, надо наделить право неодолимой мощью. Следовало сделать так, чтобы все справедливое было сильнее. Это была прекрасная идея, несокрушимое кредо студентки, воспитанной на уважении норм и догмы: «незнание закона не освобождает от ответственности».
«Dura lex, sect lex» {7}. В семье Казанов с этим не шутили, а Государственный совет представлялся отцу Ориан верховным судьей, который символизировал нерушимое, неподкупное государство, справедливое и сильное, авторитет которого зиждился ка справедливости, равенстве, на взаимном уважении. Увы, Ориан осознавала, что государство становилось все более пристрастным, защищало всеобщие интересы меньше, чем влиятельных нарушителей закона, и, хуже того, брало под свою защиту пользующихся почетом настоящих убийц. Неожиданно перед ней встал вопрос; был ли отправитель честным человеком, идеалистом с завихрениями или убийцей, решившим поиграть с ней?
Вот такие беспорядочные мысли бродили в ее голове, когда Эдгар Пенсон прислал сообщение с просьбой войти с ним в контакт на ее мобильный.
С тех пор как журналист узнал, что прослушиваются звонки сотовых телефонов, он избрал другой вид связи для того, чтобы договариваться с Ориан о встречах или передавать ей короткие сообщения. Далее Ориан прочитала: «Кто такая Одиль де Сент-Анжель. Получает деньги „Франс-Атом“ через Орсони. Счет в Европейском банке, Париж». Ориан переписала послание и, как было уговорено с журналистом, тотчас удалила его из памяти телефона. Одиль де Сент-Анжель? Фамилия ей абсолютно ничего не говорила. А впрочем, она еще не связалась с Европейским банком. Неужели Пенсон опять попал на неверный след? Ориан не знала, что и думать. Она очень устала. И ей казалось, что дело никогда не прояснится. Взяв лист бумаги, она попыталась проанализировать всю информаци; записывала фамилии, соединяла их стрелками. Ясно было одно: все вертелось вокруг Артюра. Но кто он? И кто такая эта Одиль де Сент-Анжель, которой платит Орсони? Любовница Артюра? Его протеже? Одна из постоянных посетительниц дома на улице Помп? Ничто не приходило в голову. Ориан порвала свои записи, включила компьютер и дала ему задание найти Европейский банк. В качестве ориентира указала Люксембург. Местоположение кредитного учреждения отличалось умеренностью, даже излишней скромностью. Любопытно, но аббревиатура ЕБ была нанесена на корпусе большого парусного судна, как на гербе Парижа. Ориан не сразу среагировала. Но в тот момент, когда она выключила компьютер, ее осенило. Парусник в Париже, парусник в Люксембурге. Она вспомнила загадочный ответ Ладзано на ее вопрос по возвращении с острова Ре: она спросила, где он спрятал документы Леклерка, «На паруснике в Люксембурге!» — с несколько усталой улыбкой ответил он ей.
Она тогда пожала плечами и попросила перестать шутить, однако ей показалось, что он пожалел о сказанном. Здесь уже кое-что проглядывало, приподнималась завеса, или край завесы. Филиал Европейского банка в Париже располагался на улице Турнон, в двух шагах от Люксембургского сада. В двух шагах от пруда, где беззаботные детишки запускали красивые парусные кораблики.
Теперь Ориан знала, чем займется завтра с утра.
54
Ангел был не из тех, кто задает лишние вопросы. Кого, когда, где, в крайнем случае — как, вот что интересовало Ангела, когда Октав Орсони вызвал его в Париж. Он уже давно подметил, что чаще всего нужен был в столице. В последний раз его пригласили из-за Ладзано, и приказ исходил непосредственно от месье Артюра. Ангел не старался узнать, почему и что об этом думал Орсони. Ему были близки только эти два человека, но в подобных делах, как и при семейных дрязгах, лучше всего сохранять дистанцию. Он делал свою работу, ему платили за это. Как говорили в одном фильме: у каждого свои причины.
Орсони назначил встречу в апартаментах на улице Помп. Октав очень устал, на лице его все еще лежал отпечаток от утомительного перелета. Он накануне прибыл из Бирмы в компании с обеими сестрами. Он казался раздраженным. Ангелу строго приказал: никакой выпивки. Предстоит поразить мишень с пятидесяти метров — пожилого мужчину, элегантного в темном костюме в тонкую полоску. И он протянул Ангелу фотографию.
— Кто это? — спросил убийца.
— Не твое дело. Послезавтра ты его уложишь и забудешь об этом. Для сведения: ты найдешь его к концу дня на поле для гольфа в Пуасси. Ходит он медленно. Успеешь добраться до лунки номер семь, неподалеку от нее находятся заросли кустов. Оружие можешь выбрать сам, пожалуй, подойдет винтовка с оптическим прицелом.
— Прекрасно. Все лучше, чем рыбный нож.
Орсони не сразу понял намек.
— Ты пользуешься ножом?
— Никогда. Но его выбрал для Ладзано месье Артюр, и я не знаю почему.
Выражение отвращения промелькнуло на лице Орсони. И надо было иметь профессиональный глаз, чтобы его заметить. Такой, как у Ангела. Оно от него не укрылось.
— Что-нибудь не так? — спросил он.
— Нормально, — произнес Орсони тоном, исключающим всякую дискуссию. — Устал чертовски. Эти проклятые самолеты дьявольски шумные. Семь часов лету… А мне не двадцать лет, ты понимаешь, да еще эти пристали…
Убийца не знал, кого это вдруг обвинил Орсони.
Ангел ушел также незаметно, как и пришел, засунув во внутренний карман пиджака фото будущей жертвы. Орсони все сидел на бархатном гранатовом канапе парадного салона. Из душа вышла голенькая Сюи и стала ластиться к нему, словно кошечка, но у него не было настроения. Он безжалостно оттолкнул ее и вернулся к своим мыслям. Почему Артюр заставил убрать Ладзано, пока он сам был в Рангуне? Конечно, Ладзано тоже запачкался в этом дерьме, но из-за этого убивать его… Все сети, созданные после войны, будут рваться, как только начнут возникать внутренние ссоры. Октав знал это по опыту. Казнь одного из своих, даже оправданная, не предвещала ничего хорошего, и он пообещал себе поговорить с Артюром. Известно, что беда не приходит одна. Рано утром Орсони разбудил телефонный звонок из парижского филиала Европейского банка. Некий Жан-Гюг Лекёр, уполномоченный, сбивчиво информировал его, что помещение для сейфов немного пострадало от затопления и он сожалеет, что вынужден звонить Орсони домой, но ему хочется все-таки получить ответ на вопрос, заданный в телефонном разговоре, состоявшемся тремя днями раньше. Орсони ничего не понял. Напрасно он повторял, что в то время находился в Бирме. Банкир настаивал, что у них был разговор, касающийся перевода денег на счет мадемуазель Одиль де Сент-Анжель.
— Кто сказал вам, что вы говорили со мной? — крикнул в трубку Орсони.
— Да вы сами, — не вытерпел Лекёр, словно принимая его за чокнутого.
— Но я вам говорю, что меня даже не было во Франции!
После непродолжительного молчания банкир выдвинул предположение, что кто-то выдал себя за него, а это, настаивал он, просто неприлично, так как разговор был конфиденциальным. До Орсони стало
