меньше получаса. Наконец, после многочисленных объяснений и ссылок на Николая Матвеевича и отца Феогноста, их пустили в дом и провели в приёмную залу прямо-таки времён Очакова и покорения Крыма. Обстановка, предметы интерьера, большие живописные картины Екатерины II и её государственных мужей, явно свидетельствовали о трепетном почитании хозяевами дома екатерининского времени. Сыщикам даже показалось, что вот-вот откроются парадные двери, и слуга в напудренном парике объявит: «Государыня Императрица и Самодержица Всероссийская Екатерина Алексеевна!» Но, такого не случилось, а откуда-то сбоку вышла дама, лицом – копия Николая Матвеевича, только без бородки, а в приличном для женского пола капоте и кружевном чепце.
- Чему обязана столь ранним визитом? – сухо осведомилась она, пристально, через лорнет, рассматривая посетителей.
Собакин представился и уже, в который раз изложил суть их безотлагательного посещения.
- Разговорами делу не поможешь, – сказала Арефьева. – Надо привлекать полицию да розыск производить по всей форме. А эти ваши расспросы – пустая трата времени, которая может стоить жизни моей племянницы. А Николай бездействует!
У женщины на глазах навернулись слёзы, и задрожал голос:
- А, впрочем, чем больше людей будут её искать, тем лучше. Спрашивайте.
Первые её ответы ничем не отличались от фактов, представленных другими свидетелями.
Потом Собакин поинтересовался:
- Во время службы кто-нибудь подходил к вашей племяннице?
- Что вы такое говорите, батюшка мой? Как это можно, сами подумайте!? Кто ж осмелился бы отвлекать человека во время молитв?
- А как вы с ней расстались?
- Она сказала, что останется на исповедь. Хоть и Святая неделя идёт, да у неё свадьба на носу. У нормальных людей такое раз в жизни бывает. В чистоте девушка хочет под венец пойти – вот и бегает с каждой малостью к батюшке. Что ж, за это только похвалить можно. Вот я и говорю: она осталась, а я уехала.
- Вы видели, что она осталась в церкви или просто предполагаете, что так было? – настаивал сыщик.
- Точно не скажу. Я перекрестилась и пошла. Вот и всё.
- Скажите, а как Анастасия Дмитриевна относится к своим родственникам, с которыми живёт под одной крышей? К дяде, например?
- Они любят друг друга, как отец и дочь. Больше и добавить нечего.
- А как ваша племянница относится к сердечной привязанности вашего брата?
- Это вы Залесскую имеете в виду? Думаю, что без симпатии. Вы сами-то её видели? Нет? Тогда и говорить не о чем. Вы сначала на неё посмотрите, а потом, я думаю, у вас вопросов об этой «привязанности» не будет.
- Говорят, что Николай Матвеевич собирается на ней жениться.
- Мой брат без ума от этой женщины и этим всё сказано.
- Что вы скажете об отношениях Анастасии Дмитриевны с Ларисой Аркадьевной?
- Я думаю, что чем скорее Настя выйдет замуж, тем лучше.
- И все-таки, как бы вы определили характерные качества Ларисы Аркадьевны? Как вы её саму оцениваете? – настаивал Собакин.
- А что, её уже выставили на продажу? Если так, то цена ей небольшая, – отрезала Арефьева.
«Крута, – подумал Ипатов. – Недаром её в монастыре боятся».
- У меня от ваших вопросов в голове шум поднялся, – заявила пожилая девица. – Все это – пустые разговоры. Передайте Николаю Матвеевичу, чтобы официально заявил в полицию и денег дал, чтоб шибче искали.
- Ещё один вопрос, если позволите, – заторопился Вильям Яковлевич. – Какого вы мнения о женихе Анастасии Дмитриевны? Не может ли он быть причиной исчезновения вашей племянницы? Можно ли предположить, чтобы она, по какой-то причине, поехала с ним или за ним в Петербург?
- Вы, батюшка мой, говорите такой вздор, какой я, в свои молодые годы, не слышала даже от нашего городского сумасшедшего Ваньки с Арбата! Мелецкий – человек основательный. Женится он по любви и для престижа. Таким как он, приличия и мнение света - самое главное в жизни. Станет он затевать мороку перед свадьбой! Да и Настя столько дел задумала на то время, пока жених в отлучке, что за неделю не управиться. Не шутка – замуж выйти по всей форме, чтобы в московском обществе хорошее мнение произвести. Ну, довольно, утомили вы меня.
И Арефьева, кивнув им, удалилась в ту же дверь, откуда пришла. Степенный слуга повел их к выходу. По пути Собакин не удержался и спросил:
- Скажи, милейший, за что твоя барыня так почитает Екатерину II?
- За то, что Арефьевы в гору пошли с царствования их благодетельницы – императрицы Екатерины. Она им деревеньки пожаловала и хлебную должность дала. Вот за это и почитают. Всё время сорокоусты заказывают, и день ихнего ангела отмечают.
- За что же государыня их так обласкала?- полюбопытствовал сыщик.
- За личную преданность 28 июня 1762-го года.
- Ясно. Арефьевы были в числе тех, кто помог ей единолично взойти на российский престол.
- Видно шибко помогли, батюшка.
- Вот это женщина! – восхищённо воскликнул Вильям Яковлевич, когда они оказались на улице. - Была бы на выданье – посватался. Что ни слово – отлитая пуля.
- Да вы что, помилуйте! – возразил Ипатов. - Это не женщина, а жуть какая-то!
- Очень конкретная особа. Такая – редкость у женского пола, – будто не слыша слов помощника, продолжал Собакин. – Она, конечно, грубовата. Так это у неё от властного характера. Без мужчины век прожила – смягчить было некому.
- Может и так, но вот словам её доверять никак нельзя, – не сдавался Александр – не всегда защитник людей. – Она даже не заметила, что у неё под носом племяннице письмо передали!
- Верно. Но это легко объяснимо. Сторож в подряснике. Значит, для Арефьевой он - часть службы. Она его и не приметила. Был бы он в мирском платье – другое дело.
Вильям Яковлевич подозвал извозчика и велел ехать на Колымажную улицу, что рядом с Волхонкой. Ипатов удивленно спросил зачем.
- Вчера Канделябров узнал адрес Залесской. Едем к ней.
На тихой Колымажной, в большом красивом доме с крышей-куполом, вдова харьковского сахарозаводчика Филиппа Макаровича Залесского проживала в бельэтаже. В вестибюле дома – ковры, зеркала. Швейцар, с огромными усами и жутким чесночным амбре, указал на лакированную дверь квартиры № 3. Позвонили. Им открыла молодая горничная в кокетливом фартучке и кружевной наколке. Собакин передал ей визитную карточку и попросил о встречи с хозяйкой.
Гостиная, куда провели сыщиков, утопала в изысканной роскоши. Даже Вильям Яковлевич, привыкший к комфорту, удивленно хмыкнул. Видно было, что у покойного сахарозаводчика при жизни дела процветали. Открылась дверь и на пороге комнаты появилась Надежда Петровна. Женщина была хороша. Ипатова моментально поразил столбняк. Он открыл рот и во все глаза таращился на писаную красавицу. Вдова, должно быть, разменяла третий десяток. Невысокая, с умопомрачительной, для мужского взгляда, фигурой, стеснённой шёлковым платьем гранатового цвета – вот первое, что отметил Собакин. Александр Прохорович же, по романтичности натуры, дальше лебединой шеи опускаться не смел. Но и тут было на что полюбоваться: высокий, кузнецовского фарфора лоб, тёмные, в пол-лица вишнёвые глаза, пухлые губы бантиком. Женщина обладала еще одним бесспорным достоинством – роскошными тёмными волосами, которые плетёной короной окружали её аккуратную головку. Всю фигуру Надежды Петровны обволакивало ароматное облако духов с чуть терпким фруктовым флёром.
«Персиком пахнет, – восхитился про себя Ипатов. – Брови-то такие! Как у Шамаханской царицы».
