Они опять пошли по бесконечным переходам, пока не оказались в большой комнате, где в углу стояла маленькая жаровня. Вдоль стен возвышались двухъярусные нары. На полу рядами лежали рваные матрасы.
«Ночлежка, что-ли?»– подумал Ипатов.
Чья-то рука разворошила угли, чтобы осветить пришедших. На низенькой скамейке у огня сидел сгорбленный старик с длинной седой бородой и такими же длинными космами. На его голове торчал чудной остроконечный колпак с кисточкой.
Собакин наклонился к нему и что-то зашептал в ухо.
В подвале было очень душно. Присмотревшись, Ипатов увидел, что большинство ночлежников курят длинные трубочки с черешками размером с напёрсток.
«Так это опиумный притон, - понял он. – Теперь понятно, почему старик – Сказочник».
Тем временем опиумщик поманил деваху к себе.
- Видишь лежак? - тихим голосом спросил он, указывая в дальний угол. – Ложись и, как умри, поняла?
«Девица» кивнула и выразительно посмотрела на своего «любовника».
- Не смотри так, милая, – погладил «подругу» по кудлатому парику Яша. – Поспи, а я мигом обернусь и тебя заберу.
- А если не заберёт, – хмыкнул Сказочник, – я тебя Яузе отдам.
«Как это, Яузе?» - лихорадочно соображал Ипатов.
И как-будто, услышав его мысли, Расписной шепнул:
- Ты, цыпа, лежи и не пикай, пока мы не вернёмся. Здеся рядом каменный ход прямо к реке. Отседова «идут купаться» все хитровские «жмурики».
У Александра Прохоровича в животе образовался ледяной ком.
«Это значит, что отсюда они сплавляют всех мертвецов прямо в Яузу».
Собакин похлопал его по спине и подтолкнул к нарам.
- Я недолго, – сказал он почти своим голосом.
Ипатов лёг на вонючее тряпьё, как в могилу.
С помощью Расписного парочка беспрепятственно прошла два охранных поста банды и была остановлена только у последнего заграждения: вонючего отхожего места, загаженного до последней возможности ещё на подходе. Их стрёмный развлекался тем, что прицельно бросал нож в дощатую перегородку уборной. На сей раз Собакину пришлось остаться ждать в смрадном закутке, пока валет пошёл объясняться с шайкой. Наконец, Яшу Нерчинского допустили до Феди. Это был кряжистый мужик лет сорока с недоверчивым и угрюмым лицом, лысый и толстомордый. На его зубах поблёскивали золотые фиксы, в ушах висела золотая серьга, а на шее - толстая золотая цепь.
- Баланду не трави, говори сразу, зачем пришёл, – предупредил гостя Федя, вертя в руках засаленную колоду карт.
- Тебя навели на крышу, расписали, что там - клей, а там - порожняк. Будет большой шухер и всех вас сдадут в ломбард, – просипел Собакин.
- А кто ты такой, чтобы я тебе верил? – сощурился Рыжик.
- Ты может и Лёнчика-Юшку не знаешь?
- Каждый сам по себе. С каких пор у него забота, что я завалюсь?
- У нас там свой интерес.
- Мне на это нас…ть – огрызнулся Федя.
- Ладно. Значит, не договорились. Адью.
- Погодь. О чем не договорились? – занервничал Рыжик. – Ты ж ничего не предложил.
- Тебе мало, что тебя предупредили?
- А может, ты меня с твоим Лёнчиком на понт берёшь? Может, вы решили сами дармовую покупочку сделать?
- Тебе решать, Рыжик, – согласился Собакин. – Можешь сам проверить, кто туфту гонит. Но, только, тогда - не обессудь. И я с тобой не прощаюсь. Свидимся на холодке, когда ты будешь нары нюхать и мне пятки лизать, чтобы я тебя обратил до родной Хитровки.
- Кончай базлать, – остановил его Федя. – Что ты, в натуре, предлагаешь?
- Расскажи мне про дело, которое тебе дядя предложил, а я тебе скажу, как его обойти без базара.
Федя засопел. Жаба недоверия сидела на его жирной груди. Собакин это понял и дожал:
- Я закон знаю, Рыжик. Давай, сунемся вместе. Если наводка чистая – весь хабар твой. Мне нужен только дядя с конфетой. Эту сладость тебе всё равно не проглотить.
- Это почему же?
- За эту цацку за тобой не только легавые, но и чужие до дубака будут гоняться. Тебе это надо? – вразумлял уголовника Собакин.
- А тебе? – прищурился Федя.
- Мне дядя нужен. За ним должок.
- Если он, падла, меня подставить хотел – за ним такой должок будет, что пожалеет, что родился.
- Не гоношись, – осадил его Клоун. – Дядя – мой. И не вздумай масть менять, понял? Если бы не я, после липового-то клея, ты бы со своими, как пить дать, попался. И получается, Федя, что ты в кабале у меня, по-любому.
Все замолчали.
- Значит так, – улыбнулся Федя золотым ртом. – Мне ваши с Юшкой заморочки не нужны. На мой век рыжиков хватит. Ты зря здесь пуп рвал. Я ведь этому барбосу во взаимности отказал. Он от меня ни с чем ушёл. А тебе я дал выступить, чтобы узнать, что тогда ко мне приплыло: порожняк с дерьмом или дело фартовое. Так что - никакой кабалы, запомни. Ты ещё мне, сявка залётная, отстегнёшь, если хочешь этого дядю взлохматить.
Собакин заиграл скулами:
- Сколько?
- Пятьдесят николаевских. И, за твой выход отсюда - столько же.
- Афиша не треснет? – взвился Клоун. – Это ты так рассудил вместо благодарности?
- Заткни хлебало, не в церкви. Не я к тебе пришёл, а ты ко мне, – отрезал Федя. – Пошли валета к своим – пусть принесёт мне рыжики, тогда разговор будет, – подвёл черту уголовник и поманил своих. – А мы гонца здесь ждать будем. В «святцы» игранём - время скоротаем.
- Ну, смотри, Федя, - попытался изменить ситуацию Собакин. – Может и тебе приведётся попросить меня забрать с морозца! Припомню я тебе эти рыжики, когда в колодках пердячим паром изойдёшь на руде и запросишься домой. Весь свой цветняк отдашь, чтобы я тебя сюда вернул, а я тогда посмеюся над тобой. Мой черёд будет базарить, кто к кому пришёл!
Федя засопел. Вокруг своего туза засопела кодла и заиграла кастетами да ножиками. Вообще-то, Рыжик был вор осторожный (потому и гулял так долго на свободе) и риска не любил. Он прикинул, что лучше решить это дело миром. И не столько он боялся обидеть этого Яшу Нерчинского (хотя кто знает, как житуха сложится?), сколько не хотел разозлить Лёнчика-Юшку. Этого авторитета он уважал и боялся. Недаром его Юшкой кличут. Кровь – дело серьёзное. В этой самой кровищи Лёнчик не по колени, а по саму репицу стоял. Дело-то, видно нешуточное, и люди собрались серьёзные – пусть сами разбираются. Свои рыжики он в другом месте без шума надыбает.
Федя цыкнул на своих и, растягивая рот в кривой ухмылке, сказал:
- Ладно, чего ты зас…л? Шучу я. Но за дядю мне причитается.
- Само собой, – повеселел Собакин. – Ты устроишь мне с ним встречу в ажуре, а я тебе там же отсчитаю пять червонцев.
- Значит так, – решил Рыжик, – посылай свою расписную хохлому за «николашками», а я своего человека за дядей, – и широко улыбнулся фиксами. - Он моего ответа дожидается, а я всё медлил, и выходит - не зря.
