- Чем заняты, молодой человек? – грозно спросил он помощника. – Государыня императрица Екатерина II не уставала повторять, что «праздность – есть мать скуки и множества пороков». Вам понятно? После Петра и Павла – засучим рукава и за работу, - и скрылся у себя в кабинете.
«Кто бы о праздности говорил! – Ипатова распирало от негодования. - Как будто это я столько времени незнамо где шлялся целыми днями, хуже Бекона. Сказать ему, что я слышал их разговор или нет? Как он может взять над ней опекунство без её ведома? Она уже взрослая девица и, как порядочный человек, он сначала должен заручиться её согласием, а не взятки совать. Чем он лучше этой Савраскиной? Вот возьму и рассказу Кате, что за её спиной делают! Ишь, думает ему всё можно, если деньги некуда девать, – молодой человек задумался. - А что я ей скажу? Так, мол, и так. А она, может, только рада будет. Он её забаловал: гардероб английский, шляпки французские. А я что могу предложить? 116 рублей, без малого.
Ипатов кубарем скатился вниз к Спиридону. Хотелось разговора. «Эконом» в немецком фартуке со злым лицом взбивал крем для венского торта. На окне сидел кот и бесстыдно жрал мясной фарш, приготовленный для рулета. Канделябров в ту сторону даже не смотрел, хотя Бекон от удовольствия сладко чавкал. Ипатов от двери объявил:
- Я всё слышал.
- Подслушивал? Обратись к отцу Меркурию, он тебе за ради праздника, грех этот отпустит.
- Что это значит, Спиридон Кондратьич?
- Что-что. Оформим опекунство и отдадим на полный пансион в учёбу. Пусть сама выберет, где ей лучше. Вишь, как она книжки любит.
- Вы мне правду скажите, он, что на неё виды имеет? Она же не в его вкусе.
- Много ты об этом понимаешь. В его, не в его. Он не пакостник, худого не будет, а что касается вкуса… Любовь, милок, бывает зла к тому, кто в неё не верит. Он всё куражился, себя выше подлинных чувств ставил. Как говориться: чему посмеёшься, тому и поклонишься.
- Вы меня зарезали, – Ипатов плюхнулся на табурет. – Так вы считаете, что Катерина…
- Павловна.
- Катерина Павловна ему не безразлична?
- Я думаю, что ты мне готовить мешаешь. Вон, кот из-за тебя всё мясо сожрал. Опять фарш крутить надо. Шёл бы ты отсюда.
- Если он к ней близко подойдёт, я его убью! – не помня себя, крикнул Ипатов.
Канделябров от неожиданности выронил венчик.
- Да ты никак сказился? Девчонке только семнадцать стукнуло. Ей рано замуж. Пересиль себя и думай о службе. Тебе, дураку, надо на ноги вставать, а не людей убивать. Гроб – вещь строгая. Каторги захотел? О матери бы лучше подумал. Бабы того не стоят, даже самые лучшие. Будет так, как Богу угодно, слышишь?
- Хорошо Собакину. А у меня ни положения, ни средств.
- Запомните, молодой человек, дело, прежде всего, в самом человеке. Не даётся лёгких путей от земли к звёздам. Заслуживает победы только тот, кто к ней стремится.
На следующий день всё общество собралось ехать на праздничную службу в Кремль. Ипатов побежал на Сретенку ловить извозчика. Собакины стояли в прихожей и ждали, когда спустится Катерина. Она появилась, и у Вильяма Яковлевича, как у мальчишки, покраснели уши. Девушка была в голубом шёлковом платье с белым кружевным воротником и такими же перчатками. Волосы не по-девичьи подобраны наверх под бархатную шляпку с вуалеткой. В руках – серебристый ридикюль. Это была уже не Катя, а вдруг повзрослевшая Катерина Павловна. Девушка вопросительно посмотрела на своего благодетеля. Собакин одобрительно кивнул. В ответ она одарила его таким тёплым взглядом, что даже Канделябров смутился.
«Бог милостив к Ипатову – пропустил он эту сцену, – подумал он. – Да, дела. Положим, ничего дурного тут нет, если бы Брюс не был таким вертихвостом. Девчонка-то, просто – клад».
Обедом Спиридон Кондратьич превзошёл самого себя: суп-пюре из цветной капусты с малюсенькими слоёными пирожками с яйцами и рисом, разварная стерлядь под польским соусом и жареные цыплята. Про закуску и говорить нечего: тут тебе и кабанья ветчина, и голландский сыр, и молодые пупырчатые огурчики с пахучим укропом. Удался и мясной рулет с каштанами. Под конец подавался малиновый торт с шапкой взбитых сливок.
Отец Меркурий ел мало, всё хвалил, а про себя думал, что лучше монастырского горохового супа с сухарями ничего нет.
Ипатов не помнил, чтобы застолье проходило так весело, как в тот день. Пили красное вино. Присутствие молодой девушки сказывалось даже на старшем Собакине, который умудрился даже анекдот рассказать о нерадивом монахе. Сути никто не понял, но смеялись искренне.
- Отец Меркурий, вы бывали в театре? – спросил Собакин дядю.
- По-молодости, давно это было. А сейчас как можно? Я – монах.
- Может, вы помните, я как-то рассказывал, что на одном из заседаний Императорского Общества истории и древностей российских, его председатель - профессор Ключевский познакомил моего отца с талантливым человеком, поэтом и переводчиком Шиллера, Гёте и Беранже - Львом Александровичем Меем . Его стихи перекладывали на музыку и Чайковский, и Глинка, и Мусорский с Балакиревым. У него романсов – не счесть. Отец рассказывал, что этот замечательный человек в то время был занят тем, что переводил на современный язык «Слово о полку Игореве». Когда они сошлись поближе и Мей узнал историю нашего рода, то попросил рассказать о Марфе Собакиной. Отец в красках описал ему наше семейное предание, и поэт загорелся сделать драму на этот сюжет. Справедливости ради, надо сказать, что не личность самой Марфы вдохновила его на это творчество, а коллизии, которые развивались вокруг этой истории. В то время только-только вышла «История России» Соловьёва , где совсем иначе, чем у Карамзина , трактовалась личность Ивана Грозного. Это, в первую очередь, и заинтересовало Мея. Так появилась драма «Царская невеста» . Там фигурирует демоническая личность, царский лекарь - Елисей Бомелий или, правильнее сказать, Бомелиус. Он дал яд Марфе по её просьбе. Она приняла его, когда её разлучили с женихом. Ужас состоял в том, что она сознательно выпила отраву медленного действия, чтобы симулировать болезнь – боялась, что, если царь узнает правду, то пострадает её семья. Ведь Иоанн Васильевич ещё до свадьбы сделал Василия, а точнее Богдана Никифоровича Собакина боярином и пожаловал ему большое село Ильинское –Телешово, недалеко от города Шуи. Кстати сказать, Собакин вскоре умер, вроде бы своей смертью, а вот его жену, мать Марфы, царь казнил, когда узнал, что та передавала дочери какое-то зелье. Естественно женщина не была виновна в смерти дочери. Её не пускали к Марфе, которая уже заболела и мать передала дочке банальную ромашку со зверобоем. Следующей жертвой царского гнева стал родной брат несостоявшейся супруги – Калиста. Его имя есть в синодике Грозного, куда он заносил имена тех, кого убил.
- Про Телешово ты верно сказал, – кивнул отец Меркурий. – Туда после похорон Марфы вся родня и уехала от греха. Вернулись в Москву только после смерти царя и то, не все, – батюшка почесал в затылке. – А знаешь, Вилли, ведь нам, Собакиным, убивец, Малюта Скуратов - родня. Поэтому, он Марфу царю и нахваливал, хоть и знал, что она просватана за другого. Тут у него свой расчёт был.
- Вот так штука, – хлопнул ладонью по столу Вильям Яковлевич. – Я этого не знал. Надо будет порыться в архивах. Он, говорят, рыжий был. Уж не от общей ли крови у нас рыжина? – и захохотал.
- Отнеси Господь, - перекрестился старший Собакин.
- Мы отвлеклись, – продолжил свой рассказ Брюс. - В целом, драма Мея получилась замечательная, с лихо закрученным сюжетом. Она есть в моей библиотеке. А с год назад мне написал композитор Корсаков , где просил встретиться с ним и его учеником – Тюменевым , который пишет либретто на «Царскую невесту». Я тогда с удовольствием с ними повидался. Мы хорошо поговорили и расстались друзьями. И вот, представляете, на днях, в Малом театре встретил этого либреттиста. Он мне сказал, что опера с таким же названием уже готова. Её собираются ставить в Частной опере Мамонтова . Придётся вам, дядюшка, ради такого случая пойти с нами на спектакль.
Ипатов был увлечён рассказом Собакина, а потом вдруг перевёл взгляд на свой «предмет» и
