слышала о нём, но познакомиться до операции не получилось. И вот он пришёл в реанимационное отделение, дабы поддержать и благословить православную христианку. Щедры Господни утешения. Туда, в никуда, за черту сознания - «с Богом!» - из уст православного хирурга. Оттуда, обратно в осмысленную жизнь - с благословением православного пастыря. Сквозь невыносимую боль пробилась ко мне пока ещё слабым пульсом радость Божьего соучастия. Потом она окрепнет во мне, станет явной и торжествующей.
Тяжело выбиралась я из реанимации. Боль на разные лады заявляла о себе, держалась высокая температура, и опять рядышком теперь уже свои, родненькие сестрички. Даша Прокофьева. Трепетная, стройная девочка. Помню, зашла ко мне в палату с умопомрачительной прической, только уложенная феном стрижка обрамляла живые, жадные до жизни глаза.
У тебя новая прическа, Дашенька?
— Решила поменять имидж, хочется нового, понимаете...
Тебе очень идёт.
Через час она вновь пришла ко мне поставить капельницу. Пряди летящей стрижки прилипли к вспотевшему и осунувшемуся лицу, ещё только недавно белоснежный халатик измят и запачкан кровью.
Тяжёлая больная, срочно оперировали...
Она склонилась надо мной, уставшая девочка, избравшая себе нелёгкий путь выхаживать людей и облегчать их страдания. Как непросто сохранить при её ремесле летящий имидж и безукоризненно наглаженную блузку. Грустно было узнать, что несколько лет Даша поступала в медицинский, но неудачно, конкурс большой, а ей всё не хватало какого-то балла. А ведь хороший доктор уже поселился в её сердце, фундамент профессии уже выложен прочными кирпичиками мастерства не менее важного, чем профессиональные знания - сочувствовать людям и любить их вместе с их немощами.
Однажды, доведённая до предела измотавшей меня болью, я накричала на другую сестричку, Верочку, пришедшую звать меня на физиотерапию:
Отстаньте от меня, я никуда не пойду!
А она с улыбкой:
Не хотите? Тогда не пойдём. Вы успокойтесь, пожалуйста.
Прости, Верочка.
Да что вы! Это наша работа, я не сержусь, вам действительно нелегко.
А разве легко им? Ведь они не имеют права на слабости и оправдания. Уколы, капельницы, послеоперационное выхаживание больных — разве будешь объяснять им, что у тебя самой раскалывается голова или всё валится из рук, потому что нелады дома. Помню, заступила на дежурство Ирина Евгеньевна Пеликс. На ней не было лица, бледная, еле передвигается:
- Отравилась грибами...
А ведь надо работать! А ночь, как на грех, выдалась беспокойная, то в одну палату зовут, то в другую. На ватных ногах, стиснув зубы...
Отделение - единая команда. Не каждый сам по себе, все будто отбор прошли и выдержали общий для всех экзамен.
Часто в отделение заходили студенты. С двумя девочками, Викой Дробышевой и Настей Калмыковой я подружилась, сначала они приходили по долгу - заполните анкету, пожалуйста, потом просто навестить и посочувствовать. Даже на операцию мою пришли. Они ещё не выбрали специальность, но главному уже научились - видеть перед собой не формального больного, а живого человека, расположенного к участию и доброму слову.
Потихоньку, по чуть-чуть возвращалась я к нормальной жизни. Сняли швы — праздник! Выровнялась температура - праздник! Анализ крови приличный - праздник! И все праздники свои я делила с теми, кто был рядом. Сестричками, санитарками, врачами. И они радовались вместе со мной, конечно, по долгу службы радовались. Но долг службы совпадал у них с долгом совести, и это было ещё одной моей радостью. И — устыжением. Потому что помнила свою первую стойку перед медиками, на которых «пробы негде ставить», грубы, неряшливы, алчны. Наверное, есть и такие. Но мне повезло. Я попала к людям, достойно несущим крест медика. И когда я прощалась с Владиславом Геннадьевичем, мне очень хотелось поцеловать его руку. Наверное, кроме священников, имеют право на это и хирурги. Господь открывает перед ними Свои тайны. Они видят то, что сокрыто от остальных глаз, они допущены в особые обители земной жизни, где особо остра связь с обителями небесными. Я сказала об этом моему хирургу. Он улыбнулся грустно и ничего не ответил. Он вообще немногословен, потому что в его деле слова не значат ничего. Его дело вершится не языком, а искусными руками и молитвенным сердцем. На операционном столе с меня не сняли крестик. Я очень боялась этого и приготовилась сражаться за
