пришёл!
Пошла. Тихонечко, грациозно, переставляя ноги в белых сапожках, тряхнув кудряшками, в тёмное пятно зала, выхваченное ёлочным многоцветьем. Пошла... Праздник! Новый год! Светлое томление. И вот уже вдохнула устоявшийся запах гуталина, и вот уже бритые затылки обступили частоколом крошечную потешную девочку, маленькую красавицу из забытой детской книжки.
С тех пор многое подзабыла она в том новогоднем сценарии. Но густой запах гуталина, впечатанный в её осязание, стал символом Нового года, её праздника. И праздника тех, для кого вступала она в этот искрящийся прогуталиненный круг. Уголовников, малолетних правонарушителей. Зэков.
Здесь, в продуваемых ветром степях, где небольшая, но на «безрыбье» значительная гора милостиво разрешила окружить себя маленькому посёлку, обосновалась колония. Колючая проволока, вышки, серые однообразные корпуса. Зона. А за зоной — свобода. Клочок земли, по которому мелкой рябью дома сотрудников. Этот кусочек «свободы» густо населён. Колония большая, а поселок на отшибе, поэтому все здесь родившиеся и выросшие приобретают эту свободу себе в наследство. И Лариса Ивановна Соколова ее приобрела. И хоть грезила сказками, принцами да хрустальными башмачками, жизнь спокойно и бесстрастно подвела её к единственному решению - остаться здесь, чтобы жить, выучиться, выйти замуж, родить дочку. Каждое утро - скрип глухих засовов, пропуск в окошечко. В зону - из зоны. С работы - на работу. Будни, будни, праздник - как спичкой чиркнули, опять будни...
Давно её знаю. Конечно, не со снегурочки ной поры, но всё равно давно. Для меня работающие в зоне люди — пятижильные страдальцы, обречённые на ранний цинизм, толстокожесть. Иначе как выстоять здесь за колючей проволокой ограждения?
Больше у меня таких знакомых нет. Лариса единственный психолог в колонии для несовершеннолетних, с которой свела судьба. И я так до сих пор и не знаю, что входит в обязанности такого психолога. Ну, наверное, тестировать ребят, наверное, распространять среди них анонимные анкеты типа «раскаялся - не раскаялся, встал на путь исправления - не встал на путь исправления», наверное, проводить с ними индивидуальные беседы с глазу на глаз. Но Лариса как-то по-другому живёт здесь. Как-то по-другому мыслит и чувствует. Она в самой гуще «зэковской» жизни, она вписана в неё не случайной, а очень твердой, очень ясно прописанной строкой. Как-то, находясь в зоне, я попыталась провести эксперимент. Спросила одного, другого, третьего заключённого, кем работает Лариса Ивановна Соколова в колонии. Один плечами пожал: «Да я сюда попал, она уже тут была ». Другой вообще замахнулся: «Заместителем начальника колонии вроде». Третий сказал: «Не знаю», - дал совет заглянуть в личное дело. А четвёртый, тот не промах оказался: «Психолог, - возвестил радостно, - у неё на двери кабинета написано «психолог». А на мой вопрос, чем занимается психолог в колонии, выдал:
- Спектакли ставит.
О спектакле особый должен быть разговор. Спектакль действительно был. На прошлый Новый год. Лариса сама написала сценарий: судьба подростка после зоны. Она не стала закруглять в нём острые углы - как есть, так и есть, пожил немного по-человечески, и замотало парня - неразделённая любовь, нехватка денег, соблазны свободного мира... Пусть, пусть узнают себя, пусть размышляют, пусть пугаются, пусть готовятся к тому, что такая желанная для них здесь свобода - это и борьба, и разочарования, а ещё труд, страшный труд над собой. Пусть готовятся.
Сценарий ребята утвердили. Важно кивали головами на Ларисины вопросы, всё ли здесь по правде, а роли стали распределять, чуть не передрались. Торопились к новогоднему празднику, прогоняли сцены по сто раз, декорации сами из «сподручных средств» изобретали. Только какие у малолетнего зэка сподручные средства? Парадный берет да валенки, да фирменная курточка с биркой. А вот Лариса, та, конечно, снабдила декорациями все три действия спектакля. Ситцевый, почти неношенный халат, цигейковая дочкина шубка, мужнина кроличья шапка, скатерть в крупную зелёную клетку, а косметика! От тайваньских румян до французской туши для ресниц - гримировались мальчишки на совесть.
- Сижу в первом ряду и вдруг вижу, как герой спектакля чем-то бросается в другого героя спектакля. Разглядела! Моя любимая, моя старенькая плюшевая собака! А вечернее платье жены главаря банды из наших кухонных занавесок. Мама, мама... - делится «наболевшим» дочка Ларисы Наташа.
Лариса и сама и играла в спектакле. Ту самую жену самого главного бандита. Непедагогично? Легко рассуждать, что педагогично, а что нет, в просторных кабинетах с видом на кремлёвскую набережную. А здесь, на маленьком кусочке земли, у подножия горы, в тысяче километрах от кремлёвской набережной, на клочке, обнесённом колючей в три ряда проволокой, надо жить. И жить по правде.
Я не написала ни одной рецензии на театральную постановку, я не шибко разбираюсь в премудростях режиссуры, но говорю с уверенностью: в том спектакле - в каждой сцене его, в каждой фразе, в декорациях из старых одеял и Ларисиных занавесок, из фанерных разрисованных щитов, в перепутанных фразах и подсказках громким шёпотом из-за занавеса - жила правда. И уж тогда-то, расхаживая по сцене в Ларисиных шарфах, бессовестно перевирая текст, мальчишки верили, что они вырвутся. Верили, что и свободу они так же одолеют, как одолеют свой срок, как одолеют страшный прокол в только начавшейся биографии.
Правда, потом, позже, спектакли как-то перестали работать. Интерес к ним пропал, заряд оптимизма поугас, ребята больше отшучивались, а то и избегали разговоров на эту тему. Лариса считает, что последнее время сюда попадают особенно морально
