Куда пропали снегири?

-   Деточка, на какое число тебе писать направление?

-   Какое направление? - Ещё столько времени впе­реди. Она ещё не знает число...

-   На аборт, конечно.

-   Нет! - Катя испугалась этого слова как нецензур­ного. - Мы с бабушкой решили...

-   Деточка, успокойся. Хочешь, расскажу, чем кон­чатся ваши с бабушкой фантазии? Ты ещё не закончи­ла школу, тебе надо доучиться, вряд ли это получится, если ты родишь. Это, во-первых. Во-вторых, мать-оди­ночка это как штамп в паспорте, на всю жизнь, вряд ли есть надежда, что ты с ребёнком устроишь свою жизнь, сейчас и без детей мыкаются. В-третьих...

Катя с ужасом слушала врача. И чем больше она говорила, тем больше понимала Катя, что она, врач, права. И что они с бабушкой большие фантазёры. Всё так хорошо придумали, напланировали. Да, да, сколько ей предстоит разных унижений, как она, например, с коляской выйдет первый раз на улицу... Все знали про их роман с Мишей, узнают и другое - Миша бросил её, она стала ему неинтересна. А мама, а отец? Ведь они ещё ничего не знают, они с бабуш­кой только собирались написать им письмо. Не зна­ют. И - не узнают.

-   Да, да, - тихо сказала Катя, - вы, наверное, пра­вы...

-   Вот и чудненько, вот и хорошо. Тебе, деточка, и откладывать не надо. У тебя есть деньги?

Деньги у Кати были. По дороге она заехала в сосед­нее село, где была почта, получила приличный пере­вод от родителей.

-   Вот и чудненько...

Врач повела Катю узким коридором. Туда. Переда­ла её маленькому злому мужчине, он прикрикнул на Катю, когда она заплакала от испуга. Он, наверное, торопился, то и дело поглядывал на часы. Кате сдела­ли укол. Она видела какой-то страшный сон. На неё надвигались вытянутые фигуры без глаз, они шли на неё, как солдаты, строем, она уворачивалась от них, потом побежала. Только ноги будто приросли. Она не могла. Кричала...

- Не кричи, всё уже... Полежи полчаса. Небось не кричала, когда с парнем забавлялась, а теперь чего орёшь?

Катя увидела толстое одутловатое лицо пожилой женщины. Санитарка. С Катей началась истерика. Она рыдала, царапала ногтями простыню, задыхалась. Толстая санитарка накапала ей чего-то приторного. Катя затихла. Потом спала. Потом осторожно встала. К вечеру её уже отпустили домой, подбодрив, что всё прошло без осложнений. Она зашла в больничный ту­алет и посмотрела на себя в зеркало. Измученное, худенькое личико, бледное, с припухшими от слёз гла­зами. «Это я, - сказала Катя самой себе, - это я уже одна...» Какая-то доселе неведомая пустота ощуща­лась ею так явно, что она испугалась этого чувства. Она была одна. Без него, без того маленького комоч­ка, которому не суждено было стать Дениской или Настенькой. Она ощущала его присутствие каким-то особым чутьём, он был, он диктовал ей свои условия, он подавал ей сигналы. Её и тошнило потому, что это­го хотелось ему. Не тошнит. И аппетит теперь есть. На вокзале, у пригородных касс она купила себе гамбур­гер, запила холодным апельсиновым соком, опять вспомнила врача с вкрадчивым голосом, неряшливую, толстую санитарку. И - бабушку. Что она скажет ей, как всё объяснит? Решила: буду молчать. А потом что-нибудь придумаю.

...Катя обмела на крылечке снег с обуви. Вошла. Ба­бушка бросилась ей навстречу, захлопотала, засуети­лась:

-   Поешь, ведь целый день не евши, я уже все глаза проглядела. Почему поздно так, Катюша? Попала к врачу? Рассказывай.

Катя смотрела на бабушку и молчала.

-   Что с тобой, Катенька? Уж не беда ли...

Она всё поняла, её мудрая, её самая лучшая на све­те бабушка. Беда. Да ещё какая. Катя до этой самой минуты не понимала до конца свою беду. Но когда ба­бушка заголосила громко, запричитала: «Не уберегла, не уберегла девочку...» Кате стало страшно. Она ки­нулась к бабушке и стала уговаривать её словами той элегантной врачихи в белоснежном колпачке. Ей учиться надо, ей надо жизнь устраивать.

-   Кто тебе сказал это? Кто?