Юрик сидел в жигуле неподалеку от метростанции, а в стекло машины долбились два мордатых пьяненьких молодца:
— Не повезешь — резину проколем!
— Что такое? — спросил Толмачев.
— Да вот, — пискнул Юрик, — вези, говорят!
— Ты, мужик, гуляй, — посоветовали Толмачеву. — Мы первые взяли тачку…
И вдруг советчик осекся. И начал медленно отступать от машины. Отойдя на несколько шагов, он скакнул в сторону и резво побежал к домам, сжавшись и петляя.
Второй тоже как-то усох.
— Мужики! Вы чего, в натуре… Если некогда, то не возражаю. Не возражаю!
И тоже быстренько, боком, не теряя из виду Толмачева, убрался прочь.
Юрик завертел головой, включая зажигание.
— Перегрелся? — сумрачно спросил Толмачев, захлопывая за собой дверцу. — Голова отвалится…
— Уж больно ты грозен, блин! — Юрик выжал сцепление. — Сейчас пушку достал, или так с ней и канал?
Толмачев обнаружил, что сжимает в руке пистолет. Почувствовал, как затекли пальцы. А машинка- то… Чужая, подумал он отстраненно. Как ни крути — улика.
— Ну, договорился с клиентом? — спросил бармен.
— Да, — неохотно сказал Толмачев. — Быстро договорились. Можно, я у тебя переночую?
— Не жалко, — сказал Юрик. — Поехали. И учти — нажремся от души. Жена у тещи, соседи старенькие, давно спят, не помешают. Ух, нажремся! Я весь переволновался.
— Поддерживаю и одобряю, — сказал Толмачев. — Я тоже переволновался.
Когда подъехали к черному пространству поймы Чертановки, Толмачев попросил остановиться. Спустился по редкому кустарнику к топкому берегу речки, разобрал пистолет, тщательно вытер каждую часть носовым платком и забросил в спокойную мерцающую воду.
Юрик до самого дома на Малой Грузинской молол вздор, Толмачев односложно поддерживал разговор, не вникая в его содержание. А сам изредка непроизвольно тряс головой: отгонял видение голого Самарина в розовых струйках воды.
Как там подполковник говорил? Игра пошла в слишком быстром темпе… А ведь это уже и не игра. Серьезную пульку расписывают. Слишком серьезную. Знать бы еще, у кого козыри. Он был обескуражен. Выходит, его пасли и могли устранить в любое время. Но лишь подставили милиции. То есть, грубо, как в хоккее, отодвинули. Спасибо, голову клюшкой не проломили, гуманисты… Не гожусь я для таких дел, подумал Толмачев с сожалением. Прав был подполковник: надо залегать на дно и ждать.
29
С большим облегчением переступил Седлецкий порог квартиры. Словно сто лет не был в Москве… Будто из дикого леса, грозящего бедами на каждом шагу, вернулся в привычный обжитой мир. Ах, до чего же уютной, славной, милой показалась ему огромная безалаберная берлога с высоченными потолками и потемневшей лепниной, с длинным коридором, по которому можно было кататься на велосипеде, с трещащим паркетом, с подоконниками метровой ширины, прогнившими под ящиками с опунциями и гераньками… С книжными шкафами, закрывающими матовыми боками и толстыми стеклами облупленные стены в комнатах и в коридоре, с потемневшими картинами в рамах, на которых давно вышелушилась позолота, с тяжелыми лиловыми шторами, украшенными вязаными бонбонами, верными сборщиками пыли… После полутора часов самолетного рева постоянный шум московского центра, шум Остоженки, долетающий в распахнутое окно, казался легкой музыкой.
Первой на шее повисла дочь. И жена уже выглядывала из кухни, на ходу вытирая руки передником, и теща выползла из своей комнаты, сморщив и без того сморщенное личико, и персидская кошка Венерка, и борзая сука Мальвина закружились вокруг хозяина, отпихивая друг друга и огрызаясь. Женское население квартиры торжественно вышло встречать своего единственного мужчину поцелуями, радостными слезами, взвизгиваниями, мурлыканьем и лаем. Седлецкий всех обнял, погладил и почесал.
— Мыться! — сказал он в блаженной истоме, принюхиваясь к разнообразным запахам с кухни. — А потом — есть, есть, есть!
— Что привез? — спросила дочь.
Она с пеленок привыкла к тому, что отец привозит из командировок что-нибудь необычное — дыню ростом с поросенка, гранатовые четки, которые замечательно годятся на бусы, необыкновенной прозрачности виноград, индийскую ткань, похожую на желтое облако, расписное глиняное блюдо или вязкую халву с орехами в тонкой рисовой бумаге.
— Что привез?
Дочь давно выросла, закончила школу и готовилась этим летом поступать на филфак университета, но в темных, папочкиных, глазах до сих пор в такие вот моменты встречи оставалось детское ожидание чуда.
— Привез кое-что, котенок, конечно, привез! — легонько отстранил дочь Седлецкий. — Ветку горной сосны. С шишкой! К сожалению, программа семинара оказалась очень плотной. Даже по магазинам некогда было походить. Да и что там купишь на командировочные…
— А ты и в горах был? — мечтательно спросила жена.
— Нас разместили на горном курорте… Все равно пустует. Нарзан ведрами пили.
— Хорошо, хоть отдохнул немножко, — сказала теща. — А то все сидишь да глаза рвешь.
— Отпусти отца, — сказала жена. — А я тебе, Алеша, шампунь купила, с крапивой…
И Седлецкий, окруженный мощным полем любви и обожания, отправился в ванную, и Мальвина брякнулась в коридоре у двери, тоненько подвывая: воспитанно дожидалась хозяина. По всей квартире трещал паркет — искали любимое папочкино полотенце, папочкин махровый халат, папочкины домашние туфли… Из-за них, из-за женщин, не пожелавших бросать родовое гнездо, и припухал теперь Седлецкий в старой профессорской квартире, в разрушающемся доме, в переулке, на который наступали магазины, музеи и конторы.
Он почти разделся, путаясь в белье, а тут стукнула в дверь жена и сказала:
— Алеша, тебя к телефону.
— Пусть попозже позвонят, — беспечно ответил Седлецкий.
— Говорят — очень срочно!
— Ладно, мамочка, давай сюда аппарат. Не успел прилететь — уже достали…
Открыл флакончик с шампунем, понюхал. Бросил на вешалку толстое махровое полотенце с мягким запахом лаванды. Как же мало нужно человеку для счастья! А тут этот чертов телефон…
— Алексей Дмитриевич, Толмачев беспокоит, — услышал он, взяв трубку.
— Здравствуйте, здравствуйте, Николай Андреевич… Ничего конкретного по нашей справке сказать не могу. Я и не смотрел ее, честно признаться. В командировке был. Это же не срочно?
— Речь не о справке. Тут такие дела, Алексей Дмитриевич… Расскажу — поймете.
— Я бы с удовольствием, но, Николай Андреевич, дорогой, с самолета только, устал! Мыться собрался и говорю, представьте себе, в ванной. И даже не обедал.
— Тем не менее, надо встретиться, — поколебавшись, сказал Толмачев. — Уверяю, мой рассказ компенсирует доставленные неудобства.
— Так все серьезно?
— Мы ведь с вами работаем в организации, где несерьезного почти не бывает.
— Ладно, — сдался Седлецкий. — Приходите, как сможете.
— В том-то и дело, что не смогу. Не хочу вас подставлять. Лучше подожду на Гоголевском бульваре. Прямо сейчас.
