– Это – правда, – ответила Александра, даже не вдаваясь в нюансы вопроса Ильи, заданного самым агрессивным тоном.
Илья, высокий, прямой, стоял перед ней в модных светлых брюках, купленных в Москве, в ультрамодной американской куртке с мягкими лацканами и тремя пуговицами, в умопомрачительных и недоступных с точки зрения желтогорского щеголя туфлях. Собственно, он и ожидал, что его наряд не произведет на Альку никакого впечатления: слишком живы были в голове воспоминания о том, на каких высоких нотах они расстались. Но человеку, которому девятнадцать лет от роду, все еще свойственны иллюзии, касающиеся собственной неотразимости. Девушка стояла у окна. Илья находился полутора метрами ниже, и в другое время он не стал бы разговаривать, что-то выяснять, унижаться тем, что стоит уровнем ниже, а – просто – одним прыжком преодолел разделяющее их расстояние и сжал бы Альку в объятиях. Конечно, она вырывалась бы. Конечно, вырвалась… Но сейчас было что-то не позволяющее ему поступить именно так.
– Зачем он тебе нужен? – пробормотал Холодный. Наверно, это были одни из самых жалких слов в его короткой пока жизни.
– Я не буду обсуждать. Но если тебе интересно услышать, то ты заслужил мое расположения еще меньше его.
– Я этой суке морду разобью! – убежденно выговорил Илья и швырнул на землю букет, который он, болван, так и не передал девушке. – Старый козел, а туда же!.. Я его прирежу… дамским кинжалом, который тебе подарил, помнишь?
– Я до сих пор не понимаю смысла этого бандитского подарка. У Леньки Ипа подсмотрел? Он своей вообще «браунинг» подарил… Ее чуть за это не арестовали.
– Какой Ип? Он сам мне всегда подражал!
– Ну вот видишь. Ты неисправим. Ты совершенно неисправим. Какие-то кинжалы… Я понимаю, что ты с детства привык ходить с заточкой, потому что в вашем интернате добрая половина шныряла с ножичками. Но – я?
За спиной Альки прошмыгнула стайка любопытствующих девушек. Она возразила более конструктивно:
– А что касается старого козла Паливцева, то он не старый – и тридцати нет. А что насчет разбить – так ты уже однажды разбил одному… Ни за что. Просто так – потому, что он тебе не понравился. Помнишь, ты еще перечислял, что именно могут сделать с ним в ОГПУ. Мальчишка до сих пор боится со мной разговаривать после твоей воспитательной работы, – с жестоким сарказмом выговорила Алька и пылко тряхнула головой, и заколка, поддерживающая волосы, не выдержала, расстегнулась, – тяжелые пряди хлынули на виски, на плечи, на лоб. Алька несколько раз откинула их узкой рукой, не сводя взгляда с Ильи, и произнесла: – И не надо мне подарков. Я уже поняла, что ты был в Москве и там кто-то тебе сказал про меня и Леву… Я – поняла. Ты – предсказуемый, – с глубокой убежденностью выговорила она.
– Предсказуемый, – пробормотал он. – Еще недавно ты говорила, что я своенравен, меня нельзя угадать и потому со мной страшно, потому что не знаешь, чего ждать! – на одном дыхании выговорил он и остановился.
– А ты и есть такой, – после паузы произнесла Алька, – легко предсказать, что с тобой будет страшно и непонятно, чего ждать! Вот и все!
– Говоришь парадоксами… – пробормотал он.
– А ты живешь… непонятно чем! – выкрикнула девушка. – Вот скажи мне по-честному, Илья, чем ты занимаешься вот уже два года? Ты не учишься, не работаешь, но у тебя есть деньги, и при этом никто не интересуется…
– …почему я не учусь, не работаю, но при этом у меня есть деньги, – за Алю договорил Илья. – На самом деле все очень просто. Но объяснять тебе что-либо не вижу смысла: ты все равно будешь требовать, чтобы я учился на рабфаке, рвался работать на заводе и не путал дирижера с дирижаблем, а Демьяна Бедного ставил выше Пушкина!
– Вот видишь, – грустно сказала Алька, – ты их презираешь. Да и не в Пушкине дело. Ты действительно презираешь заводскую молодежь. Только и помню, что ты сказал пару хороших слов об одном парне из нашего квартала, который воевал в Гражданскую. Ты сказал, что он – мужик, а потом его расстреляли, потому что выяснилось, что сначала он воевал за белых. Лев Иванович – человек надежный. По крайней мере, с ним я уверена в своем будущем. Да… Несмотря на разницу в возрасте.
– Ну ты же врешь себе, – с ужасающим спокойствием, от которого, казалось, остановилась кровь в его собственных жилах, сказал Илья. – Какой Паливцев? Какой надежный? Я бы тебе рассказал о его надежности, но тогда пострадает не он один…
Сцена происходила в солнечный день на одной из центральных улиц города. Мимо шли комсомольцы, рабочие, обыватели, торговцы с лотками, ехали телеги, а один раз промчался автомобиль, на котором катил сам второй секретарь Желтогорского обкома товарищ Баранов. Сначала он проехал мимо, а потом вдруг сдал задним ходом, и из автомобиля в сопровождении рослого человека в гражданском вышел Паливцев. Этот был в скромной серой рубашке, своим видом резко контрастируя с щеголеватым и безалаберным обликом Ильи. Он глянул на Холодного и произнес:
– А, приехал? Как столица, стоит?
– Стоит…
– А вот тебя, голубь, чтобы через минуту тут не стояло, не лежало и не прыгало! – повысил голос Паливцев. Манера его обращения с Ильей была примерно такой же, как в незабвенные годы интернатства. – Пижон! Виктор Сергеевич, – повернулся он к Баранову, – вот полюбуйтесь на этого выпускника школы-интерната, в которой, каюсь, проработал я несколько лет! Значит, не всех воспитанников проработал, – пафосно произнес он.
– М-да… Антисоветского вида гражданин, – глубокомысленно произнес товарищ второй секретарь. – Андрей, поставь там на контроль кому надо, – кивнул он шоферу, который счастливо совмещал еще и функции личного секретаря.
– Да этого я и так знаю, известный тип, Виктор Сергеевич, – сказал шофер. – Мы уже пеняли. Только вот товарищ Лагин, Семен Андреевич, поручился за него в свое время.
Баранов пожал плечами, и было очевидно, что он разом потерял к Илье интерес. В интересы одного из руководителей партийного аппарата области не входил конфликт с госбезопасностью.
– Я тебе давно говорил: тюрьма по тебе плачет, – внушительно сказал Паливцев, садясь обратно в автомобиль. – И никакой Лагин не поможет. Александра, запри окно, а то этот бандит недорезанный залезет ведь! Месяц и пять дней до свадьбы, я хочу, чтобы моя будущая жена была на свадьбе самой красивой. И вообще – я предлагал тебе переехать из общежития ко мне еще до свадьбы…
Хлопнула рама. И если бы Илья подумал о том, что еще неизвестно, из-за чего рассердилась Алька – из-за его ли прихода или из-за наглого, беспардонного унижения Ильи Паливцевым на глазах девушки, – быть может, хрупкая надежда и прокралась бы в его грудь, обтянутую модной рубашкой, прикрытую ультрамодной американской курткой. А так – сделал он самое глупое, что только мог придумать: кинулся бежать со сжатыми кулаками вслед за стартовавшим автомобилем (обдавшим его клубами пыли) и крикнул несколько раз, приостанавливаясь на бегу:
– Мразь! Жирный ублюдок! Я тебе устрою комсомольскую свадьбу!
Прохожие смотрели на него – с удивлением, с сочувствием, кто-то – с осуждением. Промелькнул мимо Вишневецкий. Были и такие уши, благодаря которым товарищ Лагин в точности узнал о том, что произошло на улице 3-й Рабфаковской, 2, прямо у здания общежития.
За запертым на щеколду окном Алька слышала эти крики Илюхи. И почему-то вспомнилось ей, как умный и начитанный Илья рассказывал ей – нет, не о комсомольской, а о «республиканской свадьбе». В бурную пору Великой французской революции так называли замечательный и крайне гуманный обряд: связывали попарно мужчину и женщину и бросали в воду с баржи, стоящей посреди реки. Термин, как считается, принадлежит изящному мсье Каррье, фанатичному якобинцу…
У Ильи вообще были хорошие учителя истории.
