—
Вильма уже начала отъезжать от него, но тут лицо ее просветлело и она положила руку на колено Серфера.
— Знаешь, мой племянник Генри привезет к рождеству новую книжку. По-моему, она называется
— Прекрасное название, — сказал Серфер, — Как в той старой песне «Доброй ночи, баюшки-баю». Береги себя, Бабуля! Я и эту книжку тоже хочу прочитать.
Он попытался сказать это, не прижимая пальцем свой шунт:
— Я хочу сказать, что тебе нужно беречь себя, я тебя очень прошу…
— Черт возьми, Майкл. Когда ты не присматриваешь за мной, этим занимается Эйвен, «Американская мечта».
Вильма похлопала его по руке. А потом, как бы внезапно приняв решение, она, прижимая к горлу шарф, дотянулась до Серфера и поцеловала его в грубую небритую щеку. Цвет его лица был темно- коричневым, поэтому никто не смог бы догадаться, что он покраснел, когда Вильма, наконец, отъехала от него.
В нескольких футах от Серфера находился биллиардный стол; после минутной тишины кто-то вновь нанес удар, и возобновилась игра. По телевизору показывали новую рекламу аспирина. На экране усердно работавшие яппи на короткий миг сжимали себе виски под звуки пения: «На боль у меня просто времени нет…»
Фрэнк Хейд прочел в «Трибюн» статью об убийстве. Уже к третьему абзацу его интерес угас. Он не любил читать, да и новости по телевизору не смотрел.
В спальне, при свете свечи тени от распятия на стене казались манящими пальцами над трупом Отца, все еще находившимся в кресле-коляске. Дважды перечитав комикс Гэри Ларсона «Дальняя сторона», но так и не поняв содержание прочитанного, он отправился спать.
Глава 10
Визит Виктора Тремалиса в церковь пришелся на день с типичной в это время года для Чикаго погодой.
Четверг начался замечательно, лучшего нельзя было и пожелать в преддверие уикэнда — утром небо было голубым и свежим, как рубашка у полисмена-новичка. Виктор даже записал в своем дневнике по пути к Луп, что голубизна, просочившаяся сквозь тончайший слой облаков, была до того радостной, что не будь обитатели города столь сдержанными, они непременно устроили бы пляски на улицах.
Но к одиннадцати часам почти все уже ворчали, поглядывая на скучное серое небо, и успокаивая себя тем, что хоть снега нет и ветер с озера не дует. Метеорологи, как всегда, ошиблись, предсказывая хорошую погоду и к полудню, когда первые мокрые хлопья стали облеплять деревья и припаркованные автомобили, каждая теле- и радиостанция посчитала своим долгом выдать собственный сценарий грядущей катастрофы. Предсказания температуры варьировали от десяти до сорока по Фаренгейту, в зависимости от того, на какой канал вы настраивались.
Виктор Тремалис проходил мимо собора св. Сикста на Мэдисон-авеню, ежась от холода в осенней ветровке. Последний раз ему довелось присутствовать на богослужении в августе на празднике Матки Боски Ченстоховской. Время от времени он посещал мессу в соборе св. Бонифация со своей матерью. Он все-таки любил матушку, что бы ни происходило. Любил в глубине души, куда не достигал дерьмовый запах этого города.
И вот теперь, по чистой случайности, он оказался рядом с францисканской церковью, где каменная фигура Христа взирала с фронтона вниз, на прохожих.
Боли в спине, расходившиеся по всему телу, снова начались, когда он пересекал площадь. За что эти муки мне, а не другим? Почему она всегда так ноет? Почему все считают меня жестоким? Последний вопрос он произнес вслух, так что оказавшиеся рядом люди посмотрели на него с недоумением.
Просто потому, что я измучен, подумал он.
Вообще-то Виктор направлялся в бар «Венди» залить свои проклятые боли стаканчиком спиртного, но тут как зачарованный остановился перед каменным Спасителем. В собор вели три отдельных входа; перед западным стояла женщина в голубом чепце и разговаривала сама с собой. Изо рта у нее свисала сигарета.
Тремалис остановился, наблюдая.
— Как тебе малышка, а?
Виктор повернулся и увидел здоровенного детину с каштановыми волосами до плеч. Нам нем была спортивная куртка, в руках темно-бордовый портфель. Виктор собрался было открыть рот, но мужчина опередил его:
— Небось вроде тебя, долбаный ты нюхач! Даже идти прямо и то не можешь, сраный псих. О, Господи…
Этот агрессивный выпад был настолько внезапным и обидным, что Виктор не смог на него отреагировать, и лишь посмотрел, как мужчина выходит на крытую пешеходную дорожку между собором и «Бревут-билдингом». Неожиданно появившийся чернокожий на инвалидной коляске загородил дорогу разгневанному мужчине.
— Ш-ш-ш, сынок. Ты, видать, с похмелья? — Тремалис увидел, как калека положил палец на какую-то пластмассовую штуку у себя на шее, видневшуюся из-под шарфа грязно-белого цвета.
Грубиян в спортивной куртке уставился на инвалида, как будто тот был привидением, вызванным винными парами, даже вытянул вперед средний палец и дотронулся до синей накидки старого негра. После этого протолкнулся мимо, неудоменно оглядываясь.
Инвалид протянул Тремалису заскорузлую руку и сказал, вновь прижав палец к горлу:
— Майк меня звать. Майк Серфер. — Не связывайся с такими козлами, парень. Не стоит.
Тремалис посмотрел вниз на улыбающееся лицо.
В церковь они направились вместе. Внутри Тремалис ощутил, наконец, тепло. Царил запах ценного дерева и ладана.
Напротив церковного киоска был подъемник и это умилило Тремалиса. Когда двери из прихожей отворились, то первое, что он увидел, это был золоченый крест на стене. Он почему-то сразу представил себе, как берет его скрюченными параличом руками и со вспыхнувшей старой злобой колотит им по стеклу икон…
