Впереди показалась полоска шоссе. Вся троица распевала в полном упоении.
Тут-то и произошла авария. Забыв о дороге, шофер не заметил, что ему навстречу с шоссе свернула «Волга». Машины «поцеловались» — не то чтобы очень пламенно, а все ж таки передок легковушки помяло прилично.
От сотрясения оба бака качнулись вперед, затем, словно передумав, откачнулись назад, перелетели через низкий борт и, сделав в воздухе кульбит, стоймя вонзились в землю.
Первым после «поцелуя» пришел в себя водитель «Волги» доктор Раскин.
— Ты куда смотришь! — заорал он, выскакивая из машины. — Ты посмотри, что ты сделал, козья морда! Думаешь, тебе это так сойдет?
— Kozya morda, that’s you! Shoulda braked in time![3] — в свою очередь заорал работяга.
— Ты слышал? — Раскин повернулся к пассажиру на переднем сиденье. — Нет, ты слышал?
Пассажир оказался Корнеевым, шефом Огородникова.
— Слышал, — сказал он, вылезая из «Волги». — Акцент, если не ошибаюсь, бостонский.
— Ты ваньку-то не валяй, — Раскин снова обрушился на работягу. — У меня свидетели! В суде русский язык сразу вспомнишь! Тоже мне… Уолт Дисней!
— Fuck you and your court, I have my own witnesses[4]. — Для пущей убедительности шофер-работяга пнул ногой один из пустых баков.
Между тем из легковушки выбралась Вера, а за ней — дочка Тина.
— Ах у тебя свиде-е-тели? — с неподражаемым сарказмом протянул Раскин и в свою очередь наддал бак ногой.
Из бака высунулся по грудь Огородников. После удара оземь глаза у него смотрели в разные стороны.
— Теперь это называется свидетели! — Раскин кулаком вогнал Огородникова обратно.
— Вы что, ненормальный? — вскричала Вера. — Это же мой муж!
— Точно. Олег, — подтвердил в некотором сомнении Корнеев.
— Это вы мне? — задохнулся от такой наглости Раскин. — Я пристраиваю вашего чокнутого мужа, и я же еще ненормальный?!
— Ага, пристроили, — подала голос Тина. — В помойный ящик.
— Who said it’s a garbage can?[5] — возмутился шофер. — Соусэм ослэпла?
Между тем из «Волги» выбрался последний пассажир — Ленина Георгиевна, мать Огородникова, со словами:
— Сынок, сейчас… я их приемами кун-фу… меня в Китае научили…
За шумом перепалки никто не услышал фырчанья мотора, но вот подкатил рафик, и из него посыпались обитатели знакомой нам коммуналки. Они сразу взяли старушку Ленину в плотное кольцо и загалдели наперебой:
— По паспорту все одно не докажешь, а у меня, вона, дите разнополое!
— Псих, он и в Африке псих!
— Отступного дадим, только съезжай, а?
— Не соглашайся, Ленина, не соглашайся.
— Китайская шпиёнка она, вон чего зашифровала-то!
— Отдайте… я интернационалистка… Олег, Олег!
Параллельно с коммунальной сварой на открытом воздухе и вполне независимо от нее продолжали выяснять отношения участники аварии.
— Ладно, Яша, не психуй, — примирительно говорил Корнеев, хлопая Раскина по плечу.
— И ты туда же? — кипятился Раскин. — Сначала я должен лечить от закидонов твоего приятеля, потом гробить машину из-за его жены, тоже хорошей невропатки, и я же еще — не психуй?!
— На себя посмотри, — не уступала Вера, — по тебе Кащенко давно плачет.
— Вы мне не тыкайте!
— Варвары хуже китайцев… я иду, Олежек, я иду, — пробивалась сквозь осадное кольцо Ленина Георгиевна.
— Таких, как ты, докторов надо к койкам прикручивать, — наседала Вера.
— Right on! Tie’im up, that nut![6] — подлил масла в огонь шофер.
— Ты еще тут… вальс-бостон! — вышел из себя Корнеев.
— Дурдом, — коротко высказалась Тина, явно поторопившись со своим заключением, потому что этим дело не кончилось.
В облаке пыли примчал мотоцикл, а на нем — Рик с Хорьком.
— Держите, — Рик протянул Вере молоток для отбивания мяса. — Хорек прихватил.
— Так общее же все. если мы на ней поженимся, — промямлил в свое оправдание Хорек.
И тут Огородников не выдержал. Голова его давно уже, как перископ, крутилась над баком, едва поспевая за всеми перипетиями многофигурного эндшпиля. И вот он не выдержал, засмеялся. И уже не мог остановиться.
Над соседним баком выросла голова Кривцова, вероятно, больше пострадавшего в момент жесткого приземления. Он тупо уставился на товарища, но тот так заразительно хохотал, так уморительно подпрыгивал в своей «супнице», что Кривцов тоже не выдержал, зашелся от смеха.
И вдруг все крики, как по команде, смолкли. Все таращились на этих двоих в некоторой тревоге: вот, дескать, окончательно свихнулись. Еще, не дай бог, окажутся буйными.
А эти двое тыкали в них пальцами и уже, кажется, икали от хохота. Давно им не было так весело. Может быть, еще ни разу в жизни.
Примечания
1
Здесь и далее использованы песни Леонарда Коэна, а также песня Саймона и Гарфанкела «Он был с приветом» в переводе автора.
