— А как ваше ки? — я спросил М-ра Вада.
— Мое ки очень хорошо, спасибо, — отвечал он.
Мы погрузились в молчание и он предложил мне другую сигарету с ментолом.
— Американцы не понимают ки, — сказал он через некоторое время.
— Нет, не понимают, — я всегда абсолютно соглашался с осуждением американской культуры. Мне и казалось, что он хотел критиковать весь Запад, но из политической корректности останавливался на Америке.
— Если бы они правильно понимали ки, у них не было бы такой проблемы с наркотиками и преступностью.
— Гм, да.
— Они не видят, что ки требует дисциплины. У Соединенных Штатов нет дисциплины.
— Вы правы, — сказал я.
— А как у вашей страны? — сказал он.
— Да и у нас ее нет, — сказал я жизнерадостно. По какой-то причине М-р Вада вызвал во мне желание пошутить.
— Но в айкидо вы учитесь дисциплине, — сказал он.
— Да, в айкидо мы учимся дисциплине.
Затем я вспомнил, что Вада сказал одному из учителей, что мои рубашки не всегда были безупречно чистыми. Как-то это не вписывалось в мои притязания насчет дисциплины.
— Но это больше, чем просто дисциплина, — сказал я. — Это больше.
Канчо-сэнсэй, основатель, редко говорил о
Однажды на пути домой из додзё Пол, полицейский, предложил показать мне местную достопримечательность, которая имела какое-то отношение к силе кокю Канчо.
«Вот это — фонарный столб», — сказал Пол. Мы стояли перед фонарным столбом на спуске с холма, где было додзё. «Тот самый, в который Канчо-сэнсэй врезался на своем велосипеде.»
Я посмотрел на столб с повышенным интересом. На нем не было ни вмятин, ни царапин, которые подтвердили возможность столкновения с величайшим живущим практикующим айкидока. Хотя он выглядел так, словно недавно был перекрашен в светло-зеленый цвет, столь любимый токийским департаментом общественных работ. «Это было давно, где-то в начале семидесятых», — добавил он.
У Пола появилась ироничная искорка в глазу — сочетание немного приподнятой брови и едва уловимой улыбки, которую принимали все уроженцы Запада, когда пересказывали чудесные истории о Канчо-сэнсэй. Не то чтобы в аварии было что-то чудесное.
«Вообще-то, — сказал Пол, — у Канчо была настолько замечательная сила бедер, что в тот самый момент, когда он въехал в столб, он вложил полный вес тела через велосипед в обратном направлении и отскочил абсолютно без каких-либо повреждений.»
Я был готов признать теоретическую возможность такого действия. В конце концов, я видел, как от Чида-сэнсэй «отскакивали» люди в результате приложения концентрированного напряжения силы бедер через плечи и спину — почему, в таком случае, это не могло произойти через седло мотоцикла и руль? Хотя, насколько я представлял, большинство японских велосипедов должно было развалиться от подобного обращения.
— Но почему он вообще въехал в столб? Уж конечно это не свидетельствует о хваленом шестом чувстве постоянной боеготовности? — спросил я Пола.
— Ну, это произошло после того, как он пил со своими друзьями. Он, вероятно, был пьян в стельку в тот момент.
Все признавали, что Канчо был алкоголиком. Это было частью мифа, как, например, тот факт, что он выкуривал сотни сигарет в день и все еще мог выполнять удивительные трюки физической выносливости. Он был больше всего похож на Тессю из всех людей, что я когда-либо встречал; он разделял пристрастие Тессю к алкоголю, хотя и не был поэтом.
Но сейчас ему исполнилось семьдесят восемь, он часто бывал в больнице и, весьма вероятно, умирал от рака легких.
Из уважения к нему как к основателю школы Ёшинкан, его прижизненной связи с мастером Уесиба, к его десятому дану и как к величайшему из ныне практикующих боевые искусства, уж не говоря о том факте, что, обладая скверным характером, он вполне мог убивать людей голыми руками — никто не говорил открыто о его болезни. Иногда люди перешептывались на кухне додзё о его здоровье, но не более того.
То, о чем говорили, было его собрание часов. У Канчо было только два интереса в жизни — айкидо и часы. В его доме было полно их, тиканье слышалось в каждой комнате, от бесчисленных стенных часов, от дедушкиных часов, от вагонных часов и часов с кукушкой, устанавливая прекрасный ритм, отмеряющий его жизнь. Он проводил время, двигаясь от часов к часам, подводя время на них, заводя их, слушая их различные перезвоны, наблюдая раскачивание маятников туда-сюда, ничего не ожидая, кроме смерти — умирающий человек одержим ходом времени.
Я видел Канчо только один раз, и то со спины — меня оттеснили кланяющиеся учителя, когда он пришел в последний раз посетить додзё. Он был очень слаб и его официальный темный костюм был крошечным, словно сшитым на ребенка.
Один из ведущих иностранных учителей, Роберт Мастард, любил задавать один вопрос, чтобы сбить с
