вокруг сустава. Тогда он закатывал рукав.
«Проверь локоть.»
Его руки не были прямыми, они имели обратный изгиб в локтях. Правый локоть имел еще более пугающий изгиб, чем левый. Это буквально означало, что Мастард принимал более жесткие броски справа. Он сломал, ушиб, надломил и растянул фактически каждую часть своего тела. Он считал это достойной платой.
Каждый год, на Всеяпонской Демонстрации Айкидо, Мастарда выбирал в
Это было одной из его любимых фраз: «реальная сила». И хотя это было напыщенным, он втягивал вас в свой мир, мир боли и оскорбления в руках великого мастера, что было единственным способом научиться, в чем он так хотел убедить вас.
Мастард перенял скрытый расизм японских боевых искусств. Он принял его, но это ожесточило его. Его сдерживали на уровне пятого дана, хотя его уровень превышал седьмой дан японцев. Это ожесточало. В конце концов, именно его Такэно предпочитал в роли
Во время его экзамена на пятый дан Канчо сказал, «Хорошее лицо». На том уровне айкидо, где простое техническое великолепие было доказанным, это было самой высокой похвалой. «Хорошее лицо» означало больше, чем просто свирепое выражение лица. На полукодированном языке мастера боевых искусств это означало, что Канчо воспринимал Мастарда серьезно как бойца. Это означало, что несмотря на искусственность испытания, Мастард не выглядел глупым, скорее он сохранил внутреннее достоинство, необходимое для воина, человека, готового умереть в любой момент.
Когда мне было шесть, я хотел иметь старшего брата, и мой кузен, которому было десять, исполнил его роль. Как и все старшие братья повсюду, он испытывал удовольствие в досаждении своему преданному приятелю. Он заставил меня похоронить моего Экшн Мэна в куче компоста, называя это «операцией маскировки». Он поджег модель самолета Эйрфикс, которую кропотливо собирали, и бросил его из окна второго этажа. «Он был подбит», — объяснил он. На каникулах, в Корнуолле, он вынудил меня ходить босиком по горячему гравию через автостоянку. Я сделал это, потому что хотел быть похожим на него, но помню, что тогда подумал: «Зачем я это делаю?»
Эта потребность подражать старшим продолжилась, когда я начал писать стихи. Я следовал довольно обыденным путем, копируя Китса, потом Хардли, Элиота, Паунда, Йейтса и Аудена. Сейчас я копировал Мастарда, кроме единственной вещи в нем, я мог действительно подражать его походке. Я тянул свои плечи вниз и старался стать основательно устойчиво с каждым шагом, как это делал Мастард. У него это создавало впечатление непринужденной силы, но я понял, что не добился такого же эффекта, когда Фрэнк прокричал сзади: «Мне кажется, что у тебя перенапряжен таз.»
Мы сидели в ресторане Кена, когда Mастард вытянул свои ноги под малюсеньким столиком и заполнил собой пространство. Кен был гавайским японцем, и его жена управляла рестораном. Они подавали отличную ставриду с ароматным рисом и этот ресторан был единственным в округе, не приправлявшим все аджиномото, японским глутаматом натрия.
Мастард держал палочку для еды в одной руке, сжимая ее пальцами, так что средний палец находился под палочкой, а все остальные сверху.
«Люди говорят о
Соответствующие крики одобрения и поддержки послышались от собравшихся обедающих людей.
«Если я вижу кого-то, кто не имеет уважения к учителю, я просто уйду. Я не стану учить такого человека. Такэно-сэнсэй ударил бы его, но я просто отойду. Без уважения нет обучения.»
Я вспомнил, как Фрэнк изобразил легкое недоверие, когда Мастард демонстрировал на нем технику как-то после занятия. Инстинктивно Мастард выполнил технику на Фрэнке в полную несдерживаемую силу. Фрэнк поднял себя с пола, ухмыляясь извинительно и потирая плечо. Прошло около месяца, прежде чем плечо зажило.
Мастард держал свою палочку. «Смотрите».
Он легко ее сломал.
Я попробовал повторить трюк, но в результате только посадил серьезный синяк на среднем пальце. Палочку легко разломить или разбить, но сломать ее используя только ограниченную силу пальца, а не руки сложно.
«Для этого нет правильной техники, — рассмеялся Мастард, — только годы тренировок.»
Затем он сломал две палочки сразу. Потом три. Он ухмыльнулся нашим удивленным лицам и сказал: «Я знаю только одного японского учителя, который мог бы сломать четыре.»
В моем понимании Мастард имел героическую черту, которой я давно хотел обладать: эдаким достоинством истинного мачо, которому, мне кажется, он научился у своих японских учителей. Кроме того он был мазохистом, жестким человеком, пьяницей и сентименталистом. Он часто нес ерунду и я знал, что это ерунда — все, что касалось воинского духа и готовности умереть в любой момент — но тогда и там эти слова имели смысл, они заполняли пустоту во мне, сентиментальную бесполезную пустоту, созданную годами здравомыслия и предупреждений одевать защитный шлем, когда садишься на велосипед. Это был дикие вещи и их говорил взрослый человек. Он также был «мастером» — он мог претворить слова в