моего возраста или немного старше. Я повторил просьбу. Один, англичанин, ответил. Он растягивал слова и судя по всему был пьян: «Меня не парит, понятно? Я пришел сюда тихо выпить и остальное меня не парит». Он взглянул в поисках поддержки на своего друга, который носил каплевидные очки. Друг отвел глаза.
«Это, блять, не наше дело, — продолжил англичанин. — Я видел тех ребят. От них, блять, одни проблемы, — он неловко глотнул пива из бутылки. — И мне плевать.»
Я отвернулся.
— Мы теряем время, — сказал я
— Значит, остаемся только мы.
— Похоже на то.
Я открыл большую деревянную дверь клуба с загробным предчувствием, которое в тот момент, неожиданно затмилось необычным чувством любопытства. Ни капли страха, только невероятное любопытство. Что мы увидим наверху этой лестницы? Что мы будем делать?
Мы поднялись по ступенькам и ступили на многолюдную освещенную улицу. Банда и ее тени окружили нашего австралийского друга. Его лицо было покрыто розовыми пятнами, и его пихали вперед-назад, насмехаясь перед тем как толкнуть его на землю и обработать ногами.
Мы плыли через двадцать или тридцать человек, которые окружали испуганное лицо. Я, словно впервые, обратил внимание на то, каким Патрик был высоким, высоким и расслабленным в униформе учителя Английского — брюках и рубашке.
Лидер банды, главный герой, чья рука пихала несопротивляющегося австралийца назад, носил дреды и шерстяную растаманскую шапочку. Он выглядел оскорбленным.
Не планируя и не советуясь, Патрик тронул японского расту за плечо, вызвав направленный вверх интерес у мужчины, как мне показалось, моложе лет тридцати. У него было несколько неряшливых волосков, произрастающих из подбородка, как у женщины-атлетки, сидящей на стероидах.
В тот самый момент, в нерепетированном отвлекающем танце, я обхватил своей рукой трясущиеся плечи австралийца. «Пора домой», — сказал я голосом, который отложился у меня в памяти на несколько тонов ниже моей обычной речи. «Но они меня не пустят», — пробормотал он. Патрик, с ниспосланным с небес озарением, на которое способны только самые невозмутимые люди, показал глазами на красно-желто-зеленый ямайский значок на отвороте кожаной безрукавки японского расты. «Тебе нравится регги, — начал он на необычно медленном английском. — Мне тоже нравится регги.» Растоподобный настороженно смотрел на говорящего с самим собой хладнокровного англичанина. «Мне нравится регги, — повторил Патрик, — а регги о мире.»
Где угодно на земле этой фразой он скорее всего схлопотал бы по роже. Но Япония была другой страной. «Мир» — сильное слово в Японии.
Все теперь замерло как в стоп-кадре и я больше ничего не слышал, так как шел медленно, очень медленно, заставляя себя едва двигаться и точно НЕ БЕЖАТЬ, по-братски придерживая австралийца за плечи, в сторону стоянки такси, находившейся где-то в тридцати пяти метрах, на Т-образном перекрестка нашей дороги с большей улицей. Там стояла обычная бесконечная очередь из посетителей ночных клубов, ожидающих редкие такси у столба с бетонным основанием. Ночь была темной и мои глаза, шея и затылок горели. Мне отчаянно хотелось оглянуться, посмотреть, разрушено ли заклинание Патрика, высвободилась ли орда и готовится ли она напасть на меня со складными ножами и бритвами. Но я не оглянулся. Я был Орфеем, спасающимся Орфеем — таким, каким он должен был быть.
Такси появилось как в замедленной съемке, когда мы приблизились к началу очереди. Среди множественных протестов ожидающих, я схватился за дверь, распахнув ее и тем самым препятствуя посадке честных стоящих в очереди, рявкнув теперь уже на маленького австралийца, чтоб он влез и ехал. Чудом непонятно откуда опять объявилась его подружка. Длинноногая, признательная, она поблагодарила меня восемь раз до того, как я захлопнул дверь и позволил себе завопить: «Езжай-езжай!» И правда это было слишком возбуждающе. Возмущающейся очереди к такси не существовало.
Я пошел назад, раздумывая, в сторону возвышающегося вдали Патрика, теперь стоящего в стороне и углубившегося в разговор с главарем. Я остановился, не желая мешать их разговору. Не следует торопить — это все, что я знал.
«Я виноватый, я очень виноватый. Спасибо, Я виноватый», — приговаривал главарь, который чудесным образом был обращен под влиянием Патрикова спокойствия. Японец сменил свое отношение, причем искренне.
«Я виноватый, — повторил он. — Я виноватый. Очень виноватый.»
Мы говорили втроем, ведя общий и примирительный разговор настолько долго, насколько мне хватило сил, Патрик по-отечески держал в своей руке руку Расты, их дружба стала нерушимой, банда растворилась, ночь опустела и очистилась снова, заметил я перед тем, как направиться обратно в райский ночной клуб. Я не имел понятия о времени.
Пиво, которым нас угостил новый друг Патрика, прибыло на наш стол и время от времени лидер, когда- то воинственный, но теперь совершенно мирный, подошел, чтобы повторить свое самообличительное извинение. Эти отношения, на мой взгляд, имели весьма ограниченные перспективы.
«Расскажи девушкам, что произошло», — сказал я Патрику, но версии Патрика нужен был я в качестве суфлера, что путало рассказ. Я мог сказать, что этот эпизод не значил для него так много, как для меня. Я предположил, что несколько месяцев спустя ему, вероятно, придется напоминать, что все это было на самом деле. Таким уж он был.
В ночном клубе прозвучал некий звук, словно сигнал к месту сбора у парома через пролив, грохочущий звук, означавший, что ночь подошла к концу. Мы с трудом вылезли в предрассветный мрак, и побрели через туман, пока не оказались в круглосуточном кафе. Я склонил голову для приятного сна, на своем подносе среди оберток. Когда я проснулся, никого не было, кроме Сары.
— Тебе нужно в школу, то есть на работу сегодня? — спросил я.
— Нет, — ответила она.
— Мы должны пойти в парк и съесть пончики там, — сказал я.
На пути к станции мы встретили двойника Сида Вишеса, который затеял заварушку, глупого маленького самоуверенного хама. Я приветствовал его словно брата, которого не видел много лет и увлек его в приятельскую беседу. Он попросил пончик. «Купи себе сам, — сказал я, — эти для меня.» Я сказал это смеясь и в то же время с некоторым удивлением — почему я разговаривал с этим японским мальчиком- панком.
