усмехнулся при этом. — Но мы должны свои мозги «развернуть» на сто восемьдесят градусов.
Оставшись один, Бегма почувствовал, как все дрожит в нем от злости. Критиковали его вроде бы и за дело, но все равно обидно. Да, кое-кому он припомнит это собрание!
Зоя встретила Остапа у порога. Он посмотрел ей в глаза, нежно провел рукой по ее волосам.
— Что случилось, родная? Говорят, ты меня повсюду разыскивала по телефону?
Зоя прислонила голову к его груди, поймала руку, крепко сжала ладонями и сказала:
— Хотела скорее обрадовать тебя, милый. Я буду... матерью.
— А я?
Зоя улыбнулась:
— Глупенький, ты — отцом!
Остап подхватил ее на руки и закружился по комнате.
— Да пусти ты, уронишь!
— Я уроню? Я силен, как Геркулес. Сильней Геркулеса. Это ты меня сделала таким!
Остап стал целовать Зоины щеки, влажные полные губы. И снова закружился с нею по комнате.
— Я знаю свои силы, Зоенька. Знаю!.. — Его глаза были широко открыты и смотрели так, словно видели сквозь стены — все вокруг. — Людям дана короткая жизнь, и они сами иногда делают ее еще короче. Но надо жизнь сделать такой, чтобы она продолжалась после нас, во всем том, что живет вечно: в домах и садах, в хлебе и песнях, в детях и смехе детей. Мы будем слышать смех наших детей. Понимаешь Зоенька!
— Понимаю, понимаю, только пусти меня. Уже голова закружилась.
Остап бережно опустил Зою на диван и сам сел рядом. У него тоже закружилась голова. От счастья.
Да, это любовь! Ему нужна только Зоя, и больше никто, никакая другая женщина в мире, будь она в тысячу раз красивее. Да и есть ли кто красивее?! Ему захотелось именно сейчас сказать Зое все это. Сказать, что она — единственная на свете и он будет любить ее вечно.
— Ты хорошая! Ты самая хорошая в мире!.. — прошептал он.
Глава седьмая
Город начал погружаться в синие сумерки. Но звезд не видно. Их закрывают тучи, похожие на груды черной ваты. Они движутся навстречу друг другу. Те, что ближе к земле, — в одну сторону, а те, что повыше,— в другую, словно перестраивают свои боевые порядки перед грозой. Где-то далеко на западе, как огонек отсыревшей спички, изредка вспыхивают молнии, доносится глухое ворчание грома.
Первая весенняя гроза!.. Еще совсем недавно повсюду лежал снег. И вот гроза. Придет ли она сюда?
Весна!.. Как она прекрасна! Пора ожиданий, пора пробуждения всего живого. И дышится весною совсем иначе. Весной с особой силой чувствуешь всю полноту жизни.
Лисяк шел из города порядком нагруженный. Сетки у него не было, одни кульки и свертки. Кольцо копченой колбасы, полдесятка сырков, банка консервов, любимые конфеты, буханка хлеба... Одним словом — после получки.
Ростислав взглянул на небо — завтра должна быть чудесная погода. После грозы всегда так бывает.
Сзади послышались торопливые шаги. Не успел Лисяк оглянуться, как почувствовал сильный удар по голове. И сразу же перед его глазами поплыли, перекрывая друг друга, красные круги. В тот же миг — подножка и толчок. Упали, разлетелись в разные стороны его покупки.
«Наверное, перепутали меня с кем-то?» — подумал Ростислав.
На него навалились трое. В рот засунули кляп. Лисяк успел лишь заметить, как сверкнула молния. Больше ничего не видел. Голову закутали какой-то тряпкой.
«Здорово, сволочи, подготовились. Все предусмотрели».
Заурчал грузовик. Ростислав обрадовался; может, испугаются и бросят его. Но напрасно. Машина остановилась рядом. Значит, тот, кто привел грузовик, с ними.
— Бросай в кузов!
Это о нем. Это его будут бросать, как вещь, как мешок с грузом. Чей же это голос? Злой, хриповатый. Нет, не знакомый.
«Неужели конец? — пронеслось в голове. — Каюк. В двадцать пять лет...»
— Хочешь жить — лежи тихо!
Вот как. Жизнь обещают. Но зачем глаза завязали? И куда везут? За город, куда же еще.
Так и есть. Вот железнодорожный переезд. Остановились. Шлагбаум, наверное, закрыт. Ростислава душили стыд, злость, беспомощность. А рядом курили, непристойно шутили, смеялись.
Простучал мимо поезд. Лисяк помнил: за переездом справа лес. Так и есть, повернули направо... Вскоре грузовик остановился. Дальше ехать, видимо, боятся, можно забуксовать.
— Слезай! Приехали!
Лисяка столкнули. Как мешок с капустой. Хотя нет, мешок с капустой так не бросают. Его осторожно снимают, чтобы не повредить содержимое. А его сбросили.
Развязали ноги, размотали голову. Кляп Лисяк выплюнул сам. Перед Ростиславом стоял верзила. По сторонам от него — еще двое. Четвертый сидел в кабине. Он не показывался.
— Кайся, сука! — прошипел верзила.
— Не в чем мне каяться.
— Падай в ноги, землю грызи! Проси живым оставить.
— Я ни в чем не виноват!
— Бить будем. Убьем, как собаку.
— За что?
— За показания на суде. За то, что старых друзей продал!
— Каких друзей?
— Да у тебя что, память отшибло? Ничего, сейчас напомним.
«Бежать! — мелькнуло в голове Ростислава. — Улучить момент — и бежать!»
— Ну, чего молчишь?
— Нечего мне говорить! Ведь под Указ попадете...
Лисяк внезапно пригнулся и головой ударил одного, второго. Третий отскочил. Ростислав кинулся бежать к дороге, где одна за другой сновали машины.
«Только бы добежать туда, — думал Ростислав.— Там преследовать не станут. Побоятся».
Но его догнали. Заломили руки за спину. Свалили на землю, начали бить: остервенело, изуверски.
— Звери! — простонал Ростислав.
— Под печенку! Под печенку его!..
«Все, конец тебе, Лисяк. Амба», — мелькнула мысль.
Вскоре он перестал ощущать боль. Удары казались какими-то далекими, словно били не его.
Последнее, что он услышал, это сильный раскат грома...
Очнулся Лисяк от холода. Лил дождь. Попробовал подняться и не смог. Все тело ныло, одна нога — как деревянная. Но и лежать дольше нельзя, замерзнешь. Попробовал еще раз подняться, но напрасно. Отдохнул немного. Постепенно оперся на руки, потом встал на колени. Сделав невероятное усилие,
