сожалением:
— Эх ты! Хороший ты человек, Копытин, но… глупый.
Жора опешил.
— Почему же глупый?
— Да потому, что, кроме мускулов и быстрой реакции, ничего не видишь в ребятах.
— Почему же это я не вижу? Очень даже вижу. И психологию всякую учитываю. Но амуры… В их возрасте я девчонок вообще не воспринимал. Для меня они были все равно, что мальчишки, только занудливей.
— Ты не воспринимал, а другие воспринимают. По-разному ведь бывает. Вот и ребята твои — Булочкин, например, если не в футбол, то наверняка в оловянные солдатики играл бы. Да и Мамалыкин.
— Ну не скажи. А как он вел себя, когда Ветка за лилиями плавал?
— Как мужчина. А в основном они еще дети. Разумеется, и Ветка. Но все хорошее закладывается с детства. И все плохое тоже. Поэтому надо беречь хорошее. Скажем, его симпатию, заботливое отношение к Кате. Особенно, если учесть, что у него много отрицательных черт. Ты же воспитатель. Вот и подумай об этом.
— Ладно, подумаю, а ты все же вылезай, погрейся на солнышке. — Жора подал руку, помог Наташе выйти на берег. — А в чем там у них дело?
— Обидел Ветка Катю. Да извиниться, видимо, соображения не хватает. В общем, подсказать надо.
Жора задумчиво посмотрел на Наташу. Подсказать надо. А кто ему подскажет, что делать, как быть? Они друзья с Наташей, да. Но она все время ускользает. Вроде бы вот, рядом, такая близкая, своя, а потом — раз, и нет ее, стоит какая-то чужая девушка, с чужими глазами и мыслями.
— Надо знать, как хоть обидел. Обидеть можно по-всякому: ударить…
— Ну, до этого дело не дошло. Просто слово обидное сказал. А слово, сам понимаешь, часто бьет больнее кулака.
Приближаясь к футбольному полю, Жора услышал ребячьи голоса. Значит, уже собрались. Оказывается, мальчишки устроили соревнование на подтягивание. Тут были и Теоретик, и Костя Булочкин, и Мамалыкин… На перекладине висел Тигран Саркисович. Ребята хором кричали:
— Пять… шесть… семь…
Жора остановился посмотреть.
— …Девять…
Тигран Саркисович, который поначалу подтягивался быстро и даже как будто не дышал, стал заметно сдавать. Теперь, повиснув на вытянутых руках, он не спешил кверху, а делал глубокий вдох, задерживая дыхание, и лишь после этого начинал подтягиваться.
— …Двена…
До двенадцати он не дотянул. Руки разогнулись, и Тигран Саркисович спрыгнул на землю. Кто-то крикнул:
— Теперь очередь Ветки! Покажи класс, Ветка!
А Ветка сидел на траве и смотрел в одну точку на земле, упершись подбородком в согнутые колени.
— Ветка, — хлопнул его по спине Мамалыкин. — Очнись.
— Иди ты знаешь куда, — отмахнулся Ветка.
— Не знаешь, на какой козе к тебе подъехать, — сказал Мамалыкин. — Давай, кто там следующий. Ветка пропускает очередь.
Жора взял Ветку за плечо:
— Поднимайся, разговор есть.
Ветка лениво, нехотя встал, и Жора заметил, что тот уже по росту обогнал его. Он крикнул ребятам, чтобы были готовы, через три минуты тренировка, и повел Ветку вдоль поля.
— Георгий Николаевич, — побежал за ними Теоретик. — Я придумал один приемчик…
— Пастушков, извини, мне нужно поговорить с Виталием, потом расскажешь. Хорошо?
— Хорошо, — на ходу развернувшись, согласился Теоретик. — Я ведь в принципе.
Они прошли уже почти половину поля. Ветка молчал. А Жора не знал, как начать. Не сказать же ему: поди извинись. А может…
— Виталий, я расскажу сейчас маленький эпизод из моей не такой уж долгой, но насыщенной бурными событиями жизни.
Ветка поднял голову и изумленно посмотрел на Жору. Глядел он еще довольно хмуро, но, по- видимому, необычный, эпический стиль Копытина уже вывел его из состояния отрешенности.
— Училась со мной в классе девочка. Сидела передо мной. Волосы очень у нее были красивые. И вообще… Дружил я с ней. А потом как-то обозвал ее ябедой: разозлила она меня. Я сочинение домашнее не успел написать, потому что во дворе была важная футбольная встреча. Ну, учительнице сказал, что голова болела. А она и ляпни: «А мяч гонять целый день голова не болит». Или что-то в этом роде. Я тогда и выдал насчет ябеды.
— Георгий Николаевич, а для чего вы мне это рассказываете? — спросил Ветка, опять помрачнев.
— А ты не перебивай, дослушай. Сейчас пройдем еще стометровку, и отпущу тебя. Представляешь, уроки кончились, а я уже все забыл, встаю, говорю ей: «Пошли домой. Давай сюда портфель». А она вроде не слышит и к соседке поворачивается.
Я руку протянул, а она как ее отбросит! До конца года со мной не разговаривала. Потом в другой район они переехали. Недавно встретил ее. Говорю: «Почему ты со мной перестала говорить?» А она отвечает: «Потому что ты даже не подумал попросить прощения». — «За что?» — «Вот ты такой и остался. А я, наверное, ночь проплакала. И все ждала». Видишь, какая история приключилась? И запомнил я ее на всю жизнь.
Они почти обошли поле и приблизились к ребятам, приводившим в порядок свою футбольную форму.
— Я пойду? — вопросительно поднял глаза Виталий.
Жора увидел, что Веткины глаза посветлели.
«Ладно, — подумал Копытин, — сочинитель из меня неважный, сам знаю, но ты-то понял, для чего я это рассказывал».
А Ветка уже бежал. Быстрее, быстрее…
— Читай, — хмурый Терентьев протянул Жоре письмо, отпечатанное на машинке. — Допрыгался. Добегался. Дофутболился. Как еще там… Связался я с тобой. Но выкручивайся сам. Черт меня попутал с этим спортом. При Пал Палыче небось таких неприятностей не было. Шлепал потихоньку карточки — и все. Никаких скандалов… Читай, читай. Садись, читай и думай и говори о плане действия, а я пока сметы просмотрю. Носят тут всякие бумажки…
Терентьев уставился в какую-то квитанцию, битком набитую цифрами. «Слава богу, у меня хоть таких бумажек нет», — подумал Жора и начал читать письмо, так взволновавшее Терентьева:
