воины не гнушаются сами его варить в походе – это благородное занятие. Потому-то сейчас им и занимался седобородый богатырь, самый старший из согдийских всадников, сидевших вокруг большого казана.
– Эй, Хоршед, а сливы где взял?
– Да там же, где и барана, в селении, у местных.
– Какой-то он у них тощий…
– Это да, хорошо бы пожирнее.
– Дома у себя зарежешь жирного барана, а здесь уж, какой есть. И так местные волками смотрят.
– Плетей давно не получали! Мы не крадем, а законно отнимаем! Воинам великого шаха позволено.
– Дома… – вздохнул один из воинов, – увидим ли еще дом? И чего нас потянуло сюда, за тридевять земель?
– Чего опять затосковал, Итаферн?
– Он все мечтает, что Вакшунварт отдаст за него дочь.
– Рокшанек дитя еще, – грозно посмотрел на товарищей седой.
– Ничего, – уверенно сказал Итаферн, – три года подожду. Отдаст. Если не сгину в чужих краях…
– Не скули.
– Таков долг азадана[39] – следовать за своим повелителем, – наставительно проговорил седой, – или ты страдаешь, что Пресветлый Михр не дал тебе родиться крестьянином?
– Да и чего по малолетней девке вздыхать, – заговорщическим тоном прошептал сосед Итаферна, – там, в этом самом Хлеву верблюжьем, я среди навоза такую паву видел. В самом соку, м-м-м, Ширен[40]!
– Ее так зовут, что ли? Ты уже и имя успел узнать?
– Титьки большие у нее?
– Как дыни!
– Дыни? Дыни я люблю, – мечтательно протянул еще один юнец.
– Ишь ты, любитель выискался! Да кто на твой хилый стручок позарится?
Несколько воинов рассмеялись. Любитель дынь набычился.
– Кто ее мнения спросит! Я мужчина, как захочу, так и будет!
– Я бы на твоем месте не заглядывался на селянок, – раздался от входа в шатер низкий голос, исполненный силы и уверенности.
Воины обернулись: там стоял человек чуть старше средних лет, темноволосый, бородатый, как и они, одетый в сходную одежду, широкие штаны с рубахой, расшитой цветами, мягкие сапоги и кожаную шапку. В ушах, как и у всех, серебряные серьги. Лишь узорчатые браслеты на запястьях и акинак в лакированных ножнах, с золотыми накладками, более дорогой, чем у остальных азаданов, говорили о том, что этот человек даже среди «благородных» возвышен властью. Должность его называлась – «шатапатиша», сотник, хотя он командовал куда большим отрядом.
– Уличенного в насилии оскопят, – сказал шатапатиша, – вы не дикие горные племена грабите, а находитесь на землях, где живут мирные землепашцы, верные подданные великого шаха, друга правды и справедливости, да продлит Ахура Мазда его дни. Закон здесь для всех един, будьте вы хоть трижды азаданами в Сугуде[41].
– Все равны перед шахиншахом, но парсы всех равнее, – проворчал седой.
– А за такие речи, Хоршед, можно лишиться головы, – сказал шатапатиша.
– Как будто ты сам, Спантамано, никогда об этом не задумывался, – огрызнулся седой.
Шатапатиша ответить не успел, его внимание привлек человек, подошедший к шатру. Как и сам Спантамано, он был согдийским вельможей, но носил длиннополый мидийский кафтан с драпировкой на плечах и узкими рукавами.
– Ты куда пропал? – спросил его шатапатиша, – я тебя потерял.
– Садись с нами, Вакшунварт, – пригласили подошедшего воины, – сейчас есть будем, почти готово.
– Ты же сам послал меня к Бессу, – сказал Вакшунварт, присаживаясь в круг.
– Не думал, что ты так долго проходишь. Что сказал Бесс?
– Ничего. Его срочно вызвали в ставку великого шаха. Некогда ему, видите ли, разбираться с пьяными саками. Ты утихомирил их?
– Да, разошлись, но подчиняться по-прежнему не желают, шакальи дети. Только силу понимают…
– Зачем великий их вообще тащит на войну? – спросил один из воинов, – они же дикие совсем.
– Потому что они хороши в драке, а платить им не надо, достаточно добычу посулить, – ответил шатапатиша.
– Они в своих степях в драке хороши, – возразил Хоршед, – мне отец рассказывал, а он от деда слышал, что когда великий Хшаяршан полтораста лет назад ходил за море воевать с яванами, он тоже брал с собой саков, только от них там толку не было. Их тогда пешие яваны побили в каком-то ущелье. И была-то тех яванов малая горстка. Вот и сейчас мы не в степь воевать идем. Чего таскать с собой саков?
Согды изрядно недолюбливали своих кочевых соседей. Когда те начинали похваляться доблестью, рассказывая о том, как разбили некогда войско парсов, убив самого шаха Куруша, доителям кобыл припоминали их вековой давности позор, превратившийся в сказку, обраставшую все новыми и новыми удивительными подробностями. Не так уж много свидетелей той битвы добралось до Согдианы, но ведь несложно из мухи сделать слона. Особенно упирали согды на обидную деталь: саков, великолепных наездников, разбили пешие.
– Вино, – один из воинов протянул Вакшунварту кожаный бурдюк.
Тот благодарно кивнул.
– Интересно, зачем Бесс потребовался ко двору? – задумчиво произнес Спантамано.
– Чего гадать? – сказал Вакшунварт, – может быть тысяча причин. Он же родственник Ахеменидам, может быть, великий шах пригласил его разделить с ним стол.
– Не думаю. Я слышал, прибыл гонец с запада. Должно быть что-то серьезное случилось, раз государь решил созвать совет.
– Скоро узнаем, – зевнул Вакшунварт.
* * *
Царский шатер стоял на деревянном помосте, высотой в четыре локтя, уменьшенной копии террас, на которых возведены дворцы столиц державы Ахеменидов. Походный дом шахиншаха ежедневно собирали и разбирали несколько сотен человек, а перевозили на пятидесяти повозках.
Эллины, что постоянно в числе великом толпились при дворе благоволившего к ним шаха, будучи воспитаны в скромности, характерной для их небогатой родины, поражались неумеренной роскоши, царившей вокруг. В своих письмах и записках они, не скрывая удивления, наперебой повторяли невозмутимое речение придворных о том, что: «шахиншах никогда не расстается со своими близкими людьми и любимыми вещами». Близких у шахиншаха не менее тысячи: его семья, целая армия родственников, наложниц, преданных слуг. Дарайавауш постоянно путешествовал между своими резиденциями в Вавилоне, Экбатанах и Сузах, а любимые вещи всегда сопровождали его, превращая царский караван в гигантскую змею, протяженностью способную поспорить с немалым войском.
Некоторые эллины смотрели на все это с нескрываемой завистью, другие неодобрительно качали головами, но сами азиаты не видели в блеске царского двора ничего дурного.
Шатер состоял из нескольких помещений. Покои государя соединялись с канцелярией, которой заведовал хазарапатиша, командир первой тысячи «бессмертных», а по совместительству начальник над
