Эгиби. Багавир организовал за ним слежку и периодически докладывал, что сириец ведет себя спокойно, без суеты. К Артабазу он больше не заходил, занимался своими самоцветами.
Все же что-то не давало Набарзану расслабиться, необъяснимое чувство, нажитое годами службы главой шептунов. Подошел день большого совета, на котором шахиншах объявил давно уже утвержденные планы перед многочисленными придворными. Артабаз присутствовал на приеме, ибо Дарайавауш, в кои-то веки решивший пробежать глазами список приглашенных подданных, не обнаружил имени старика и попенял за это хазарапатише. Гнев шахиншаха остыл, он пребывал в хорошем настроении от уверенности в том, что кампания против яванов спланирована хорошо. Набарзану ничего не оставалось, как подчиниться.
Предчувствуя недоброе, он напомнил Багавиру приказ не спускать глаз с сирийца, однако в тот же день каппадокиец с серым от страха лицом доложил хазарапатише, что Фратаферн скрылся от слежки. Набарзан скрипнул зубами и проклял сам себя за то, что не отдал приказ усилить стражу во всех воротах Вавилона. Впрочем, это ни к чему бы не привело: «Врата бога» открыты на все стороны света, слишком много входов и выходов, а люди, простые служилые люди, всегда были слабым местом в интригах и расчетах хазарапатиши.
– Он встречался с Артабазом? – грозно прорычал начальник над шептунами.
– Н-нет, – пролепетал Багавир, обычно невозмутимый, но теперь сам на себя не похожий.
– С кем-то из домашних слуг старика?
– Нет, нет, он даже близко не подходил к его дому. И слуги не искали встреч. Хотя… – Багавир почесал затылок, – Вашти, служанка Барсины, беседовала с каким-то конюхом, служащим в доме Эгиби.
– Болван! – рявкнул Набарзан, – найти этого конюха, душу из него вытрясти! Что передал сирийцу, как и куда тот убрался из города?
– Слушаюсь!
Однако в доме Эгиби Багавиру заявили, что людей своих хватать не позволят, даже если речь идет о конюхе. А если начальник Багавира будет настаивать, им, уважаемым купцам, придется пожаловаться Мазею. Кандидат в зятья шахиншаха и правитель Вавилонии был самым уважаемым клиентом торгового дома с многовековой историей.
Хазарапатиша утерся. Он в этом доме связей не имел, и это не в первый раз выводило его из себя. Семья Набарзана уже сто лет состояла в тесных отношениях с когда-то могущественным, но ныне постепенно увядающим торговым домом Мурашу. Сказать по правде, Мурашу так и не смогли достичь вершин, занятых их конкурентами. Им не удалось вступить в партнерские отношения с заморскими торговыми домами. А Эгиби даже в Афинах знают.
Способов воздействия на купцов Эгиби не существовало. По крайней мере, хазарапатише не удалось придумать ни одного. Получив от шахов право откупа податей, сосредоточив в своих руках денежные потоки всей державы, богатства шахрабов и чиновников помельче, купцы-ростовщики никого и ничего не боялись. Даже если найти способ обойти Мазея, среди глав семи привилегированных родов, которым не требуется стоять в очереди к хазарапатише, чтобы попасть к государю, найдется кто-то еще, кого великий шах выслушает с не меньшим вниманием. А если хазарапатиша превысит свои полномочия и обидит почтенных купцов, совершив насилие, хотя бы даже над их рабами… Не сносить ему, пожалуй, головы. Властители монет бдительно оберегали свои секреты, а кроткий Кодоман на один день вполне способен вернуть времена жестокого Оха…
Можно, конечно, потрясти эту девку, Вашти, но ее госпожа Барсина дружна со Статирой, дочерью государя. Пожалуй, без огласки и скандала не получится, а шума Набарзан не любил.
Итак, Фратаферн сбежал. Набарзан не сомневался, что он сейчас скачет к Одноглазому. Люди, отправленные по самым главным дорогам в погоню, вернулись ни с чем.
Что знает сириец? В лучшем случае то, что знают все: выступление войска намечено на шестнадцатый день месяца Тир, именуемый еще днем Михра[43]. В худшем… Что Набарзан знал наверняка, так это то, что Фратаферн в своем деле из первых. Переиграл, собака. Давно надо было его удавить, да все пытался выжать из мерзавца какую-никакую выгоду. Эх…
С этого дня Набарзан ждал от яванов какой-нибудь подлости. Вот и дождался.
Гонец из Киликии догнал войско возле селения Гавгамелы и хазарапатиша, как обычно, первым узнал о дерзком нападении Птолемея на Тарс. Арсам, не ожидавший налета, был разбит и отступил с остатками войска на восток, к городу Малл. Проклятье, он должен был защищать Киликийские ворота, но теперь они открыты для Одноглазого.
Шахиншах созвал малый совет из одних военачальников. Едва им объявили о случившемся, как Реомифр, брызгая слюной, забыв об этикете, который, впрочем, не особенно соблюдался в узком кругу, вскричал:
– Не может быть! Как Одноглазый смог просочиться через Киликийские ворота? Или этот бездельник Арсам проспал его?
В тайне Реомифр ликовал: чем глубже в дерьмо нырнет Арсам, тем больше у него, Реомифра, шансов занять его место. Начальник конницы еще в Вавилоне заручился поддержкой Мазея, который совсем недавно сам правил Киликией.
– Арсам бдителен, – возразил Оксафр, – охрана прохода – его прямая обязанность. Как он мог проспать? Ведь сам же и предлагал в донесениях накрепко запереть Врата, дабы не пустить Одноглазого в Киликию. Действительно, уму непостижимо, как яваны туда проникли.
– В том-то и дело, что на Тарс напал не Одноглазый, – сказал Набарзан.
– А кто? – спросил Бесс, резко выделявшийся на фоне присутствующих своей густой рыжей бородой. В отличие от бороды шахиншаха, выкрашенной охрой, достояние бактрийца было природным.
– Одноглазый сидит в Анкире, это известно совершенно точно. Яваны пришли с моря. Высадились тайно и стремительным броском овладели городом.
– Тайно?! Как можно тайно провести корабли вдоль побережья, которое постоянно сторожит наш флот? Где был Аристомен?
Присутствовавший на совете фессалиец Аристомед, командир кардаков, вздрогнул, но речь шла не о нем, а о человеке со схожим именем, навархе-наемнике, державшем флот в Саламине Кипрском.
– У Аристомена не так уж много кораблей, – ответил Набарзан, – к тому же никто не ожидал, что яваны решаться подставить спину Мемнону.
Хазарапатиша замолчал. Остальные военачальники тоже перестали шуметь и посмотрели на повелителя.
Войска собирались к лагерю у Арбел почти месяц. Шахиншах ждал прибытия Мемнона, но Аристомед, жаждавший высоких чинов и опасавшийся, что родосец, появившись при дворе, вернет расположение Кодомана и задвинет его, Аристомеда, в тень, смог убедить шахиншаха в том, что Мемнон не нужен. Действительно, сил у него – кот наплакал, но те, что есть, удачно отвлекают часть войск Одноглазого. Пусть себе на западе торчат. Врага лучше всего бить по частям, а у великого шаха и так храбрых воинов хватает. Вон, бактрийцы, как раз, подошли.
Кодоман отличался большой осторожностью и нерешительностью, однако ему наскучило сидеть на месте, настроение его постоянно менялось, и, в конце концов, он отдал приказ к выступлению войска без родосца и его людей. Посланник Тимонд еще даже до Родоса не добрался, не говоря уж о Митилене.
В день выступления с запада прилетел голубь, принесший на лапке весть о внезапной болезни Мемнона. Новость сообщал Фарнабаз, который опасался, что дядя умрет и просил инструкций, надеясь, что великий шах титул карана передаст ему, а не Автофрадату.
У Дарайавауша заболела голова. Он слег пластом в своей роскошной четырехколесной крытой повозке и не желал думать о войне. Однако пришлось.
– Достойна похвалы, Набарзан, твоя защита провинившихся, – сказал великий шах, – я знаю, что ты соблюдаешь справедливость всегда и во всем, как и надлежит истинному сыну Парсы, высшая добродетель которого – правдивость.
Шахиншах поморщился: столь длинная речь привела к новой вспышке боли в висках. Превозмогая ее, он продолжил:
