старые тапочки, а в коридоре – сапоги со стертыми подметками. Тетя Рая через приоткрытую дверь смотрела на свои сапоги и думала, что надо давно их сдать в ремонт, в будку отнести, а то придется выйти – и не в чем.
По утрам тетя Рая просыпалась совсем здоровая, как раньше, полная сил и с готовностью к новому дню – бежать в поликлинику, по клиентам, успеть на автобус, потом в магазин, и, только собираясь встать с кровати, вспоминала, что вставать ей нечем. И сапоги нужно выбросить, чтобы глаза не мозолили, не путали ее.
– Рая, ну что ты как маленькая! – почти кричала Валентина. – Ешь давай! – Она всовывала ей в рот кусок курицы, которым тетя Рая давилась.
– Не хочу, не надо… – просила, умоляла тетя Рая.
– Надо. Не будешь есть, умрешь.
– Да, умру, – с готовностью подтверждала тетя Рая, но Валентина ее не слышала, не хотела услышать.
Тетя Рая все равно исполнила то, что задумала. Отмучилась и умерла. Быстро. За месяц. Хотя врачи говорили, что может жить. Если захочет, если будет бороться. Но тетя Рая не хотела.
Вечером она позвала Никитку и попросила:
– Внучок, отнеси завтра мои сапоги в будку. Только обязательно завтра, прямо с утра. Хорошо?
Никитка кивнул.
– И зайди к Валентине, скажи ей, что я звала. Часов в двенадцать. Не раньше. А сейчас отнеси Ольге Петровне ее тарелку и миску, в которой она салат приносила. Сделаешь? Вот и умничка. Мой хороший… – Тетя Рая погладила внука по голове. – И школу не пропускай, обещай мне. Не будешь? Ну хорошо. Иди, я посплю.
Никитка отнес Ольге Петровне тарелки, утром побежал в будку с сапогами – их брать не хотели, проще выбросить, чем починить, но он уговорил, сдал. А когда пришел домой, около двенадцати, то бабушка была уже мертва. И почти сразу же, за ним следом, зашла в квартиру Валентина и сразу все поняла. Отправила Никитку к Ольге Петровне.
Валентина с Ольгой Петровной тогда, после похорон тети Раи, поставили на уши всю милицию – искали Маринку. Они показывали свидетельство о смерти, рассказывали про внука, оставшегося сиротой при живой матери. Ходили, узнавали, настаивали. Маринку объявили-таки в розыск. Но толку не было – нет такой. Не значится. По сводкам не проходила. Ждите, может, объявится. А может, и не объявится. Таких случаев сколько хочешь.
– И что тогда делать? – спросила Ольга Петровна.
– Ничего, – пожимали плечами в милиции.
– А куда ребенка?
– В детский дом.
– Как в детский дом? У него же мать есть.
– По документам у него нет матери. Только опекун – бабушка.
Никитку забрали в детский дом в связи со смертью опекуна. Сначала в один – он оттуда сбежал почти сразу же. Его нашли на вокзале, перевели в другой – он сбежал и оттуда. Нашли его или нет и где он – Ольга Петровна с Валентиной не знали.
– Вот была семья, и нет семьи, – сказала Валентина, когда они с Ольгой Петровной отмечали год со смерти тети Раи.
– Кто бы мог подумать, – ответила Ольга Петровна. – Кто ж знал, что так жизнь сложится?
– И не говорите…
– А скольких уже нет. Только мы с вами и остались.
– Да…. Вот вы все на здоровье жаловались, и ничего, тьфу-тьфу, а Рая никогда не болела даже простудой… – сказала Валентина.
– А кто сейчас здоров? – Ольга Петровна решила защищаться. – Я с детства болезненная, знаю это про себя. И что мне, тоже в гроб ложиться и помирать?
– Да я ж ничего не имела в виду! Дай бог вам здоровья! Просто к слову пришлось, – пошла на мировую Валентина. – Как ваши-то? – спросила она после того, как они с Ольгой Петровной выпили еще по две рюмки.
– И не спрашивайте, – отмахнулась Ольга Петровна, – ничего хорошего. Таня опять беременная.
– Ой, да вы что! – удивилась Валентина. – А я и не заметила!
– Срок еще небольшой.
– Давайте за это выпьем!
– Плохо у них все с Валеркой. Не знаю, зачем она еще одного рожать будет… – не поддержала тост Ольга Петровна.
– А Светланка? Замуж не собирается?
– Нет.
– Пора бы уж.
– Да пора. Давно пора. Кто бы спорил. Но, думаю, так одна она и останется.
– А может, и к лучшему? Пусть одна, чем как вы или как я.
– Не знаю, не знаю. Я уже ничего не понимаю.
Ольга Петровна глотнула еще водки, зажмурилась, выдохнула. Валентина молчала – вспоминала что- то свое. Наверное, Петьку.
Нельзя сказать, что Таня ничего не чувствовала. Конечно, чувствовала. Валерка ее давно разлюбил, если вообще когда-нибудь любил. Домой его ноги никогда не несли, разве что к Наташке, когда та грудная была. И то, что женщина у Валерки появилась, Таня тоже знала. Он особо и не скрывал. Таня не спрашивала, где он, почему на работе допоздна задерживается. Молчала, как в детстве, когда Валерка с другими целовался, а она терпела. Страдала, но терпела. Вон сколько девчонок у него было, а женился он на ней. Так и с любовницей будет. Он же к ней, к жене, возвращается. Таня по привычке тихо всхлипывала.
– Не могу больше на тебя смотреть! – сказала как-то Светлана, вернувшись с работы. – Опять ревешь? Что случилось?
– Валерка… – всхлипнула Таня.
– Что – «Валерка»? Опять Валерка? – Светлана была уставшая и раздраженная. Домой она тоже возвращалась через силу. А что дома? Вечно заплаканная сестра, недовольная мать. Одна радость – Наташка – колокольчик, звенящий на весь дом.
– Мне кажется, у него кто-то есть, – вдруг призналась Таня и опять заплакала.
Ей нужно было с кем-то поговорить. Светлана – не самый лучший вариант, но других не было. Таня ни с кем особо не дружила, да еще так близко, чтобы такие вещи рассказывать. А держать в себе совсем сил не было.
– В каком смысле? – Светлана остановилась.
– У него есть женщина. Другая, – плакала Таня.
Светлана подошла и села на диван к сестре.
– И что? Ты давно знаешь?
– Давно.
– Ты с ним поговорила?
– Нет, ты что? Нет, конечно.
– И не собираешься…
– Нет. Не могу.
– Почему? Боишься, что твой ненаглядный Валерочка ее предпочтет, если ты поставишь его перед выбором? Совершенно этому не удивлюсь. Я сто раз тебе говорила, что Валерка твой как был бабником, так и остался. А ты клуша. Села дома и рыдаешь целыми днями. Возьми себя в руки наконец.
– У нас будет ребенок.
– Какой ребенок? – опешила Светлана.
– Пока не знаю. Может, мальчик.
