Корабль стал разворачиваться, готовясь дать ответный залп всем бортом. Второй турок занимал такую же позицию.
Казарский щекой ловил ветер, определял его направление и силу. Он посмотрел на Максимыча. Сивые волосы рулевого слиплись от алой крови, заливавшей ему лоб. Казарский шагнул к нему, но Максимыч сердито сдвинул брови и сверкнул глазами.
— Левый галсом! — прохрипел он и завертел штурвал.
Казарский отвернулся, поднял рупор и отдал команду. Бриг, принимая посвежевший ветер обрывками парусов, круто уклонился влево. Почти в ту же секунду, почти одновременно загремела залпы обоих турецких кораблей, но между ними вместо русского брига было пустое пространство, и с треском и громом большей частью снарядов, предназначенных для русских, турки угодили друг в друга. Только ничтожная часть сокрушительных залпов краем задела корму брига. Яростные вопли и неистовая брань турок повисли над тучей порохового дыма, клубящейся над морем, и им отвечало веселое «ура» русских моряков.
Бриг вырвался из сплошного дыма на чистое пространство, под голубое небо, под горячее солнце. Сверху, с мачт, еще валились обломки, трещали, не выдерживая напора ветра, изорванные ядрами паруса. В носовой части судна клубами валил дым. Вражеский брандс-кугель застрял между госпицами[23], и пламя разгоралось с треском. На палубе раздавались стоны раненых. В дыму и пламени, борясь с огнем и исправляя повреждения, бешено работали восстановительные команды Прокофьева и Притупова.
Казарский, опрокинутый на палубу движением воздуха от близко пролетевшего ядра (пробившего палубу в трех шагах от него), медленно поднялся на ноги, оглушенный и контуженный, стирая кровь с израненного щепой лица. Он обвел взглядом судно. Все было в боевом порядке. Офицеры брига и большая часть команды были невредимы и делали свое дело с хладнокровием и быстротою.
Казарский глянул на Максимыча. Старик стоял, припав к штурвалу всем телом, уронив голову на колесо. Руки его разжались, колесо поспешно завертелось само но себе. Максимыч медленно соскользнул вниз, пятная кровью белые, вылощенные доски палубы.
Бриг рыскнул, паруса заполоскали. Казарский схватился за спицы, выравнивая судно. Из тучи дыма позади «Меркурия» выплывали турецкие корабли, уже оправившиеся от смятения.
— Максимыч, голубчик! — позвал Казарский и, придерживая одной рукой штурвал, другой тронул старика за плечо.
Тот мягко опрокинулся навзничь и остался недвижим, выставив упрямый, запятнанный кровью подбородок. Но вот рулевой шевельнулся и с трудом разлепил залитые кровью веки. Казарский торопливо глянул вперед по курсу, назад, на турок, и, не выпуская из рук штурвала, перегнулся к раненому.
Максимыч медленно шевелил побледневшими губами. Выцветшие глаза его казались совсем белыми.
— Отслужил, ваше благородие, — услышал Казарский слабый шопот. — Ваше благородие…
— Что, голубчик?
— Васютина… в штурвалу… племяш мой… потрафит… Сам обучал…
— Спасибо, старик, — дрогнувшим голосом сказал Казарский.
Он посмотрел в лицо Максимыча, перехватил колесо левой рукою и медленно перекрестился. Холодные глаза его потеплели и влажно блеснули.
— Васютина на ют! — выпрямившись, крикнул Казарский.
— Есть!
Крепыш, топоча, взлетел по трапу, с улыбкой остановился перед капитаном и отдал честь. Глаза его перебежали на тело, лежащее, у штурвала, и улыбка сбежала с его лпца.
— Принимай пост, Васютин, — отрывисто сказал Казарский.
Васютин медленно стянул шапку с курчавой русой головы, перекрестился истово, поясным поклоном поклонился телу и принял забрызганный кровью штурвал из рук Казарского.
Стихшая было на четверть часа пальба снова разгорелась. Снова, сверкая выстрелами с обоих бортов, бриг ловко уклонялся от губительных залпов врагов. Стодесятипушечный корабль капудан-паши снова стал сближаться, стараясь поймать «Меркурий» продольным залпом.
Казарский, выждав надлежащее время, круто повернул, и избитый, закопченный, но все еще грозный бриг повернулся правым бортом к неприятелю и пошел, кренясь и пеня воду, наперерез его курсу.
Командовавший артиллерией левого борта Скарятин, пользуясь свободной минутой, подошел к бочке, стоявшей посреди палубы, чтобы напиться. Лицо его было закопчено и изборождено грязными полосами — потоками пота, но выражение его было жизнерадостно, как и всегда, и карие глаза лучились веселостью.
Набирая в ковш воды, он увидел в нескольких шагах Новосельского, который стоял спиной к нему, прикидывая наглаз расстояние до вражеского корабля, выжидая момента, чтобы влепить ему весь бортовой залп.
Его элегантный, выутюженный мундир был разорван от обшлага до плеча. Шляпа отсутствовала, модная прическа была встрепана, и в довершение всего этот светский денди поднял руку и обшлагом стал стирать с разгоряченного лба пот и грязь.
Скарятин впервые за время боя увидел приятеля, и что-то горячее повернулось у него в груди, глаза повлажнели, но сейчас же засветились смехом, и он крикнул:
— Жарко, Федя?
— А, Сережа, жив? — с радостной улыбкой оглянулся на него лейтенант. — Жарко, друг.
— Ничего, пар костей не ломит. Зубкам полегчало. Федя?
В это время грохнули погонные пушки турка, ядра прошли над головой друзей, обдавая их тугой струей гудящего воздуха, что-то хрустнуло вверху, большой обломок дерева попал Новосельскому в спину, и он упал на палубу.
Скарятин выронил ковш, но лейтенант мигом поднялся на ноги, пошатываясь и размазывая по лицу кровь.
— Ты ранен? — крикнул Скарятин.
— Ерунда! — сердито махнул рукой Новосельский. — Антипенко, прицел! — крикнул он усатому комендору и вместе с ним кинулся поверять наводку пушек. — Первая!
Загремел бортовой залп, и когда дым немного разошелся, громкое «ура» прокатилось по морю. Новосельский разбил у врага гротовый рангоут и перебил ватер-штаги[24] . От этого вся оснастка судна ослабела, и корабль не мог больше итти полным ветром, рискуя потерять мачты. Дав последний залп, не причинивший вреда, стодесятипушечный корабль лег в дрейф и вышел из боя.
Остался один семидесятипушечный противник. Кренясь, на всех парусах он выбегал из-за дрейфовавшего капудан-паши, намереваясь добить «Меркурий».
Неравный бой продолжался, но русские моряки, выбившие из строя более мощного врага, дрались еще яростнее. Неприятель приблизился, но держал почтительную дистанцию. Когда Казарский, маневрируя, кидался к нему навстречу и «резал нос», чтобы избежать бортовых залпов, он панически отворачивал в сторону.
Казарский понял, что паша, видя отчаянную решимость русских моряков, не без основания опасается, что бриг свалится с ним на абордаж и взлетит на воздух вместе с неприятелем. Улыбка искривила тонкие губы Казарского.
Около пяти часов удачным залпом у турок была повреждена оснастка. Огромные брусья рухнули на палубу, увлекая за собою соседние паруса и оголяя мачту. Турок заметно потерял скорость. Снова «ура» прокатилось по морю.
Прокофьев и Притупов с матросами лихорадочно работали, восстанавливая паруса, и бриг, все более и более окрыляясь, под ровно подувающим ветерком наддавал ходу.
Около половины шестого паша, безнадежно отстав, лег в дрейф и отказался от преследования. Солнце клонилось к потемневшему морю. Закопченные и изорванные паруса «Меркурия» стали золотыми. С шорохом и плеском резало воду героическое суденышко, больше трех часов сражавшееся с противником, в
