— На Бонд-стрит!
— Да.
— Я даже не знаю, где это.
— Эди, я приглашаю тебя, так что уж будь любезна, веди себя как подобает взрослому человеку.
— Фу-у! — по-детски протянула Эди. — Для Бонд-стрит у меня и одежды-то нет.
Вивьен потянулась и поправила розу.
— И так, в половине первого в понедельник, и без отговорок.
Она положила трубку и вернулась в кухню. Макс говорил по мобильнику, но едва она вошла, поспешно отдернул его от уха и захлопнул.
Он усмехнулся.
— Пойман с поличным…
— Вот как? — Она сделала вид, будто ничего не заметила.
— Да вот, решил звякнуть моему букмекеру, — пояснил Макс. — Думал, быстро управлюсь. — Он похлопал ее по ягодицам. — И почти успел.
Эди явилась на обед во всем черном. Садясь, она тронула мочку уха.
— Видишь — даже бриллиантовые гвоздики. Как думаешь, для Бонд-стрит сойдет?
Вивьен надела очки для чтения.
— Неужели Рассел подарил тебе бриллианты?
— Нет, Черил одолжила. А вообще это цирконы.
— Цирконы?
— Стекляшки, фальшивая роскошь, — Эди огляделась, — впрочем, как и все вокруг, верно?
— Эди, прекрати актерствовать и портить нам обед, — попросила Вивьен.
— Не могу, — развела руками Эди. — Слишком устала.
Вивьен сочувственно улыбнулась.
— Правда?
Эди взяла меню.
— А ты как думаешь?
— Уже не знаю, что и думать, — ответила Вивьен, — может, просто объяснишь?
Не отрывая глаз от меню, Эди призналась:
— Я сбиваюсь с ног. Представь, в доме живет пятеро взрослых людей, и у каждого своя взрослая жизнь.
Думая о Максе, Вивьен отозвалась с тонкой улыбкой:
— Людям нравится, когда о них заботятся.
— Мне тоже.
— А если ввести правила? — спросила Вивьен, подзывая официанта.
— Например?
— Например, пусть каждый сам себе стирает и убирает в своей комнате…
Эди отложила меню и устало сказала:
— Это не самое главное. Каждому требуется свое личное пространство.
Возле столика остановился официант.
— Будьте добры, два бокала шампанского.
— Виви…
— А почему бы и нет?
Эди пристально взглянула на нее:
— Вид у тебя… пожалуй, даже счастливый.
— И я счастлива.
— Отлично, — кивнула Эди. — А Макс?
— О, ведет себя как полагается.
— Точно?
— Цветы, лакомства, неудобные, но жутко модные туфли.
— Господи!
— Мы как будто начали все заново, только еще лучше — теперь я знаю, что делать.
Эди сложила руки на груди.
— Он ночует у тебя?
— О да. И если мы никуда не идем, то ужинаем дома при свечах. Может, как-нибудь заглянете с Расселом к нам на ужин?
Эди вздохнула:
— Сейчас у меня в неделю свободен только один вечер. Вивьен сдержанно хихикнула:
— Ой! Совсем забыла…
Эди промолчала. Официант вернулся с двумя высокими бокалами шампанского.
Вивьен подняла свой бокал, глядя на сестру:
— Ну, за удачу!.. Почему бы тебе не выставить кого-нибудь?
Эди закаменела.
— Ну уж нет!
— Что так?
— Мне нравится видеть их всех лома. Хорошо, когда в доме опять полно народу. Этого я и хотела.
— Даже если ты совсем измотана?
Эди пригубила шампанское.
— Еще не совсем.
— Но ты же сказала…
— А, ты же меня знаешь, — отмахнулась Эди, снова взяла меню и откинулась на спинку стула. — Говорю одно, а думаю совсем о другом.
Вивьен посмотрела на нее, ожидая продолжения, не дождалась и обратилась к своему меню.
— Может, закажем морских гребешков? — спросила она.
Поскольку это занятие не требовало затрат, а видимость достижений создавало, Ласло пристрастился к долгим дневным прогулкам с «Синим путеводителем по Лондону», позаимствованным у Рассела. Он побывал на Ноэл-роуд, увидел дом, где жил современный драматург Джо Ортон, побродил по Дункан-Террас и представил себе, как Чарлз Лэм расхаживал здесь туда-сюда, а сестра Мэри наблюдала за ним в окно верхнего этажа. Несколько раз он съездил в собрание современной итальянской живописи Эсторика, подолгу с тревогой разглядывал картины итальянских футуристов и гадал, чем они внушают такое беспокойство. Он обошел Абердин-парк и Хайбери-Филдс, видел церкви и часовни, библиотеки и тюрьмы, гулял вдоль рек и каналов, осматривал ряды изысканных георгианских и викторианских зданий. А когда возвращался после двух-трех часов ходьбы и размышлений, то поражался и тому, каким родным кажется ему дом, и тому, какое мучительное чувство непостоянства он вызывает.
В нынешнем положении дел особенно смущало то, что его жизнь сейчас была налажена как никогда хорошо. Он по-прежнему получал пособие, близкое к минимальному, так как постановка «Привидений» не относилась к масштабным, однако удостоился отличных рецензий, ему предложили услуги два неплохих агента, а благодаря Эди и ее семье ему уже не приходилось жить впроголодь. Даже студенческие долги, в которые он влез, чтобы закончить театральную школу, постепенно переставали казаться неизбежными и нежелательными спутниками ближайших двадцати лет. Однако он с тревогой думал о том, что будет дальше, уверенный, что может быть только хуже, чем сейчас, и с отчаянием понимал, что не наделен способностью ценить блага, даже когда они ему достаются. Во время жизни в Килбурне таких волнений он не знал. Может, жить в Килбурне, в том злополучном доме, было настолько плохо, что осознание того, что хуже быть уже не может, служило утешением. А теперь он вспоминал Килбурн, понимал, что вновь скатиться в ту же трясину будет очень просто, и эти перспективы, к его собственному стыду, заставляли его цепляться за край раковины в ванной Эди, как в то утро, и паниковать при виде собственного перекошенного от страха лица в зеркале над ней. Ласло не мог и не решался вообразить, что подумал про
