Следствием этой решимости купить квартиру стало то, что ей дали понять — нет, честно поправила она себя, просто она сама почувствовала, — что поведение, не укладывающееся в рамки самоуничижения и почтительности, лишило ее главного определяющего женского качества: умения жертвовать, быть дарительницей. Сама сущность женственности, то тепло, нежность и преданность, которые традиционно ценятся в девушках, оказалась забытой: Рут повернулась к ней спиной, отбросила ее и растоптала. Бог с ней, с несправедливостью, и с тем, что самые лелеемые черты женственности всегда проявляются во взаимоотношениях, как будто имеют ценность лишь для окружающих, — именно так ей сейчас казалось. Она проявила самодостаточность, решительность и независимость, которые так поощряют у мужчин, и ощутила, что сама ее сексуальность подверглась нападкам. За достижения на работе ее постоянно хвалили, но чего стоила эта похвала, тонким слоем размазанная по всей ее жизни, помимо работы? Кому какое дело, если через десять лет, когда все ее сверстницы обзаведутся семьями, она в свои тридцать восемь будет зарабатывать за год больше, чем ее отец — за всю жизнь? Женщин, с дьявольским упорством стремящихся получить образование, в викторианские времена считали бесполыми и асексуальными. Рут гадала, сколько ныне живущих людей, в том числе и сжимающаяся внутренняя частица ее внешне благополучного «я», согласились бы с предками.
Вот, вы только полюбуйтесь на нее. Глядите! Проявив беспечность, забыв о предохранении и уступив своей настоятельной потребности доказать, что она вовсе не чудачка, непривлекательная для противоположного пола, она забеременела. По чистой случайности она очутилась в сугубо женском состоянии, самом женском из всех, какое только можно себе представить. И Мэтью вопреки ее опасениям не испытал отвращения, не возликовал от такого подтверждения своей мужской силы, а просто растрогался. Известие эмоционально захватило его совершенно непредсказуемым образом — ничего подобного она сама не испытывала. И эта реакция означала, что теперь-то он наверняка согласится на все, что она захочет, и позвонит ей.
Но что сказать ему, когда он наконец позвонит, она не представляла. В силу извращенной природы человеческих чувств, даже таких сильных, как влечение, она сомневалась даже, что хочет дождаться его звонка. Позвонив, он начнет задавать вопросы, строить планы, а она сама пока не знала, чего хочет, каким видит будущее. Поразительнее всего было другое, особенно потому, что младенцы не значились даже в самых отдаленных ее планах: тоска одиночества, которая мучала ее с тех пор, как они с Мэтью расстались, неожиданно утихла. Сообщив Мэтью о беременности, Рут обрела ощущение независимости, столь же удивительное, сколь и желанное. К ее изумлению, даже в нынешнем состоянии ребенок был свершившимся фактом, а не возможностью выбора. Рут осторожно приложила ладонь к своему плоскому животу. Возможно, теперь она наверстает все, что упустила. Возможно, именно теперь у нее на руках все козыри, ей обеспечено все одобрение. Она убрала руку с живота и придвинула к себе клавиатуру.
«У меня все в полном порядке», — строго, почти официально ответила она Лоре.
Роза вспомнила, что на дневных спектаклях не бывала с самого детства, с тех пор как Эди и Рассел водили их, всех троих, на рождественские мюзиклы. Было что-то экзотическое в походе в театр при дневном свете и выходе в сумерках, словно за эти несколько часов театр перенесся в другое время и другой мир. Теперь же, двадцать лет спустя, дневные спектакли казались не столько экзотикой, сколько нелогичностью, требованием смириться и поверить, вопреки подтверждениям всех органов чувств, принять это требование почти как вызов.
Зал был заполнен лишь на четверть. Зрители расселись поодаль друг от друга, продающая программки девушка позевывала. Роза устроилась в последнем ряду — в надежде, что Ласло не разглядит ее с такого расстояния, даже если у него отменное зрение. Но этим днем он не смотрел ни на кого, кроме дублерши Эди. Никогда не болевшая и не пропускавшая спектакли, презирающая людей, которые под предлогом нездоровья отказываются от выполнения своих обязанностей, Эди свалилась с жестокой головной болью и твердым намерением все-таки выйти на сцену вечером.
— Только не скучать, — сказала она Ласло, когда тот возник в дверях ее спальни. — Не вздумай заскучать без меня.
Глядя, как играет дублерша Эди, а не сама Эди, Роза почувствовала себя предательницей. С другой стороны, она пришла посмотреть не на мать, а на Ласло, с которым сговорилась встретиться в перерыве между дневным и вечерним спектаклями. Он признался, что это «окно» трудно заполнить: энергию надо беречь, приходится балансировать между желанием расслабиться и невозможностью расслабиться настолько, чтобы уже не суметь собраться к следующему выходу. Роза ответила, что понимает его, — почему бы им не перекусить где-нибудь в тихом месте? Может, такой поход не повредит?
На лице Ласло отразились сомнения.
— Обычно я просто читаю…
— А на этот раз просто будешь говорить, — подхватила Роза.
— Ладно, — кивнул он и робко улыбнулся. — Спасибо.
Она улыбнулась в ответ, не объясняя, что сначала посмотрит спектакль. Ей хотелось немного понаблюдать за ним, увидеть, как он справляется без Эди, вне домашней обстановки. Хотелось выяснить, удастся ли ей понять, чем он так привлекает ее, мало того — почему ее влечет к человеку, который не только не в ее вкусе, но и моложе, потому вряд ли способен всерьез заинтересоваться ею. Роза поерзала в кресле. Она с трудом переждала почти все первое действие, в том числе появление этой талантливой мерзавки Черил Смит, прежде чем дверь слева от сцены открылась, и Ласло, в шляпе и с трубкой, произнес с нерешительностью, которая так умиляла ее: «Извините, я думал, что вы в конторе». Она перевела взгляд на программку. У него и вправду красивый профиль.
Когда зазвонил телефон, Вивьен лежала в постели. Она улеглась потому, что так и собиралась сделать, — отдохнуть, прежде чем Макс повезет ее на ужин с новым клиентом, которого он попросил обаять. Однако Макс позвонил, признался, что ему ужасно стыдно, но клиент хочет поговорить с ним с глазу на глаз, поскольку разговор будет строго деловым, и Вивьен решила все-таки полежать, хотя уже по другим причинам.
— Не знаю, что и сказать, киска, — пробормотал Макс. — Я чувствую себя ужасно. Я ведь тебе обещал. Но это выгодный клиент, а ты же знаешь, как у меня сейчас идут дела. От него одного многое зависит.
Сидя у телефонного столика в прихожей, Вивьен молчала. Ей казалось, что в нее вторглась другая, былая Вивьен — та самая, которая больше не кричала на Макса, но упорно воздвигала между ним и собой каменную стену молчания.
— Виви! — позвал в трубке Макс. — Дорогая, ты меня слышишь?
— Пока, — ответила она. — Надеюсь, все пройдет удачно.
Она положила трубку, поднялась в свою спальню и сбросила туфли. Если нельзя поваляться в постели в предвкушении, значит, остается только лежать и утешаться. Досадливо морщась, она устроилась поудобнее и посмотрела на вечернее платье, висящее на дверце ее гардероба, — многослойное, шифоновое, с серовато-белым рисунком («в холодных тонах ты просто прелесть, киска»). Она собиралась надеть его сегодня вечером.
На тумбочке у кровати зазвонил телефон. Вивьен задумчиво посмотрела на него.
«Нет, — собиралась сказать она Максу, — нет, я не собираюсь снова менять планы. Я найду, чем заняться сегодня вечером. Например, схожу в кино».
После шестого звонка она взяла трубку и прислушалась, отстранив ее от уха.
— Виви? — послышался слабый голос Эди.
На секунду Вивьен крепко зажмурилась, словно желая выжать из глаз слезы.
— Почему ты не в театре? У тебя же по субботам дневные спектакли.
Эди ответила, разделяя слова многозначительными паузами:
— У меня мигрень.
Вивьен издала сочувственный возглас и сказала:
— У тебя же никогда не бывает мигрени.
— А сегодня разыгралась.
— Тебе давно пора подумать о гормонотерапии. Признайся самой себе, что ты уже не девочка, и…
