этот выход из церкви только временный, условный, воображаемый; в нем все-таки содержится антицерковный, антихристианский дух человеческой гордыни. Ведь найти путь к соединению церквей значить найти способ устранения расхождений между церквами, а устранить эти расхождения можно лишь признав те или другие из них заблуждениями. А где критерии такого признания? На чем основываться при разбирательстве споров между церквами? На слове Божьем, на свободно толкуемом Священном Писании? Но тогда верующий ставит себя в положение единоличного непосредственного собеседника Божия, отметая свою церковь, как ненужное средостение между собой и Богом. Если допустить это в данном частном вопросе, почему не допускать этого и в других вопросах? А тогда никакая церковь вообще не нужна, вопрос о соединении церквей становится праздным или в лучшем случае подлежит рассмотрению только с точки зрения политической целесообразности. Каким казуистическим не казалось бы это рассуждение, оно все же остается действительно существенным. Все попытки судить и рядить о соединении церквей с точки зрения «чистого», «внеконфессионального» христианства в корне противоречивы, ибо в своем подходе к вопросу уже заключают отрицание самого предмета вопроса, — идеи церкви. В то же время, эти попытки неизбежно проникнуты не только антицерковным, но и антихристианским духом гордыни, самоутверждения человеческого разума в вопросах веры. Этим духом веет от распространенных утверждений в роде того, что «перегородки церквей до неба не доходят»[71] и т. п. В таких утверждениях церковь предполагается как какое-то ненужное средостение («перегородка») центр тяжести переносится па индивидуального верующего, который оказывается способным судить об ошибках всех церквей и исправлять эти ошибки своим разумом. При таком взгляде на роль отдельного верующего естественно говорить не о соединении церквей, а скорее об упразднении всех церквей как ненужного пережитка древности, вовлекающего людей в заблуждения. Если же стоящий на такой внеконфессиональной почве верующий находит возможным все таки говорить о желательности соединения церквей и искать пути к такому соединению, то этим самым он как будто указывает на то, что хотя ему лично никакая церковь не нужна, но другие, простые люди, по слабости своей, в церкви нуждаются, и ради них то нужно создать на место многих существующих церквей одну новую, по возможности устранив из нее все недостатки и заблуждения, допущенные отдельными церквами. Нечего и говорить, что в подобном высокомерии ничего христианского нет.
Однако «внеконфессиональность» иногда соединяется и с принципиальным признанием идеи церкви. Такое соединение наблюдается у тех верующих христиан, которые не признают самого факта разделения церквей. Согласно этому мнению, разделения церквей никогда не было, а произошла лишь ссора римского Папы с цареградским Патриархом на почве уязвленного честолюбия и властолюбия. Никакой ереси ни в католицизме, ни в православии нет, ибо ни одна из тех ересей, которые обе стороны инкриминируют друг другу, формально не была осуждена ни на каком правомочном вселенском соборе, а потому все эти «ереси» на самом деле являются лишь мнениями, в которых ничего запретного нет. Единство Вселенской Церкви продолжается и доказательством этому служит признание действительности таинств, совершаемых инославными епископами и иереями, т. е. например тот факт, что при переходе католиков в православие их не перекрещивают, если они повенчены — не перевенчивают, если они принадлежат к духовенству — не перепосвящают и не перерукополагают. Поэтому, рассуждают сторонники этого взгляда, можно вполне быть христианином — вообще, оставаясь в лоне Единой, Соборной, Апостольской церкви и не причисляя себя в то же время ни к православным, ни к католикам. С этим взглядом можно спорить и с исторической и с канонической точки зрения. Здесь же мы хотим только указать его практическую или фактическую несостоятельность. Разделение церквей есть непререкаемый факт. Для существования единой Церкви недостаточно одного умопостигаемого единства, нужна реальная общая жизнь. А этой общей жизни нет. Есть две совершенно самостоятельные и обособленные жизни. Перед нами не две части одной Церкви, составляющая вместе единое живое целое, а два отдельных живых организма, из которых каждый именует себя Церковью, каждый учит по своему и живет по своему. Постулируемый «христианин вообще», принадлежащий к церкви, но не к католической и не к православной — реально, фактически немыслим. Непринадлежность такого христианина ни к католичеству, ни к православию означала бы его признание того и другого не истинной Церковью, а следовательно и признание что истинной Церкви реально на земле не существуют. А отрицание реального существования истинной Церкви равносильно выходу из лона Церкви. Таким образом «внеконфессиональная церковность» остается contradictio in adjecto[72] и, как и следовало ожидать, неизбежно приводить к кричащему внутреннему противоречию: начав с утверждения неизменного существования Единой Церкви, оно приходит к отрицанию существования истинной церкви; начав с стремления к пребыванию в лоне Вселенской Церкви, оно приходит к самоотлучению от всякой Церкви[73].
Таким образом, всякий внеконфессиональный подход к вопросу о соединении церквей таит в себе внутренние противоречия. Практически это обстоятельство, конечно, неважно, ибо решать вопрос о соединении церквей (если такое решение вообще возможно) будут не внеконфессиональные христиане, а представители вероисповедований, «церквей», собравшиеся на Соборе. Как же может смотреть на этот вопрос человек, стоящий на конфессиональной точке зрения, т. е. Действительно принадлежащий к данному вероисповеданию и искренне убежденный в том, что та церковь к которой он принадлежит есть единственная истинная Христова Церковь? Совершенно очевидно, что такой христианин во всяком другом христианском вероисповедании может видеть только ересь или в лучшем случае схизму, а потому, соединение церквей может представлять себе только в виде обращения еретиков и схизматиков и присоединения их к единственной истинной Церкви, к которой он сам уже принадлежит. Но совершенно очевидно также и то, что такой взгляд практически исключает возможность соединения, ибо каждая церковь считающая себя истинной будет рассуждать совершенно так же. Принять другой взгляд значило бы для Церкви усомниться в своей истинности и непогрешимости. С еретиками Церковь может встретиться на Соборе только для того, чтобы этих еретиков обличить, принять от них покаяние и тогда присоединить их к себе. Но она не может поучаться у еретиков. Это значило бы признать самое себя ересью, что для церкви невозможно. Все это отнюдь нельзя понимать как проявление упрямства, самолюбивого охранения своего престижа. Такие мерки были бы приложимы, если бы речь шла об отдельных людях, но не о Церкви. Отдельный человек, член Церкви, распространяющий свое учение, может принести это свое учение на Собор той Церкви, к которой он считает себя принадлежащим, с тем, чтобы подвергнуть это учение суду церкви. И если церковь осудит его учение он должен отказаться от него, ибо тогда это учение станет лжеучением, ересью, не отказавшись от которой нельзя продолжать быть членом церкви. Если бы такой человек, несмотря на осуждение церкви не захотел отказаться от своего учения, его, действительно, можно было бы упрекать в упрямстве, в гордыни, в самолюбии, и прежде всего в неповиновении: отлучение явилось бы для него заслуженным наказанием. Но дело совершенно меняется, когда речь идет не об отдельном члене церкви, а о самой церкви. Ведь на предполагаемом Соборе церковь встретится с еретиками, с людьми для нее внешними. Их суд для церкви не может иметь никакой обязательной силы. И т. к. Церковь отличается от частного человека непогрешимостью своих суждений и правом судить (при чем эти признаки для церкви не случайны, а существенны, и без них церковь не церковь), то к ней предикаты гордыни или самолюбивого упрямства неприменимы. Отдавать свои учения на суд еретиков церковь не может. На Соборе она может только сама судить учения еретиков, принять из этих учений то, что окажется в согласии с ее собственными учениями, и отвергнуть остальное. Но для этого прежде всего необходимо, чтобы сами эти еретики добровольно отдали себя на суд церкви, чтобы они признали право церкви судить их. И вот в этом то обстоятельстве и заключается главное, непреодолимое препятствие. На том Соборе, который мы должны себе представить как путь к соединению церквей, каждая церковь будет претендовать на право судить другие, рассматриваемые ею как ереси, и ни одна не будет в состоянии признать за другой право судить ее. В этом принципиальное отличие этого воображаемого Собора от всякого другого. Во всяком другом Соборе у всех членов есть общая отправная точка, — авторитет той церкви, к которой все они себя сопричисляют. Представители двух противоположных учений спорят друг с другом, защищая каждый свои положения, с тем, чтобы сделать эти положения достоянием церкви, а церковь в своем целом производить суд между ними и вырабатывает свою точку зрения, которая раз будучи установлена, приобретает обязательную силу для обеих сторон. В воображаемом же Соборе ничего подобного не будет, ибо там сойдутся не члены одной церкви, объединенные повиновением единому авторитету общей для всех них церкви, а две (или больше) самостоятельные церкви, считающиеся каждая лишь с своим авторитетом и
