неумолимой ясностью становится задача коренной реформы идейных установок русской интеллигенции и создания совершенно новой национальной идеологии. Совершенно естественно при этом, что сознание такой необходимости реформы национальной идеологии особенно сильно у сравнительно молодых поколений, тогда как поколения более старые, выросшие в атмосфере прежних дореволюционных идеологических установок, оказываются неспособными отрешиться от этого своего прошлого и плодотворно искать новых путей. Этим объясняется, что евразийство, ставящее своей целью выработку новой национальной идеологии, пользуется успехом именно в среде сравнительно молодых поколений. Разумеется, это не может не раздражать представителей старой, дореволюционной идеологической установки русской интеллигенции. В самом деле, самый факт появления евразийства свидетельствует о том, что кое-кто из среды национально настроенной интеллигенции увидал несостоятельность прежней идеологической установки и признал, что прежние водители русской общественности не сумели дать этой общественности и России того, что было нужно. Таким образом, самое существование евразийства есть как бы живой упрек прежним идейным руководителям интеллигенции. Пока евразийство было направлением, объединяющим лишь небольшое число писателей-публицистов и ученых, прежние представители дореволюционных идеологических установок могли еще относиться к этому явлению сравнительно спокойно. Но когда они увидали, что евразийство начинает иметь успех, и притом в среде как раз тех самых молодых поколений, которые прошли через белое движение в качестве военных его участников, они поняли, что разочарование в прежних идеологических установках и в прежних идейных руководителях и искание новой национальной идеологии есть явление гораздо более крупное, чем это могло показаться сначала, и что это явление охватывает широкие слои молодых поколений национально настроенной интеллигенции. С этого момента они уже не могли относиться к евразийству спокойно, ибо ясно стало, что нарождается новая национальная идеология, идущая на смену старой, и что в случае дальнейшего роста и успеха этой новой идеологии прежние идейные руководители русской интеллигенции окажутся «сданными в архив». Таким образом, в интересах самосохранения они вынуждены со всей силой обрушиться на евразийство, с тем чтобы пока не поздно подавить это молодое движение и не дать ему развиться.[79]
Борьба ведется с необычной страстью. В ход пущены все средства, вплоть до сознательной клеветы и инсинуации. Стараются представить дело так, будто между белым движением, с одной стороны, и прежней идеологической установкой русской интеллигенции — с другой, существует знак равенства и будто бы констатирование несостоятельности этой идеологической установки и стремление к замене ее новой, национальной идеологией равносильно отвержению белого движения и оскорблению памяти погибших бойцов этого движения. Путем передержек и искусственного подбора цитат стараются доказать — вернее, инсинуировать, — что евразийство есть скрытое сменовеховство и соглашательство. Вся эта тактика рассчитана прежде всего на то, что те газеты, в которых печатаются все эти клеветнические упражнения, имеют в эмиграции гораздо более широкий круг читателей, чем евразийская литература, и что благодаря этому большинство читающей публики познакомится с евразийством именно по этим тенденциозным и клеветническим пересказам и, отшатнувшись от этого искаженного образа евразийства, не пожелает уже и слушать настоящих евразийцев. Есть расчет и на то, что среди самих евразийцев могут оказаться малодушные люди, которые испугаются предпринятого против евразийства натиска и уйдут из евразийства. Наконец, рассчитывают еще и на то, что сами руководители евразийства смутятся и, чтобы «оправдать себя», станут делать уступки прежней, ходячей идеологической установке, устранять всякую резкость в постановке вопросов и, таким образом, сами себя приведут к повиновению прежним руководителям русской интеллигенции. При всем этом забывается, однако, одна из существенных особенностей евразийства: в отличие от других течений евразийство гонится не за количеством, а за качеством своих приверженцев. Если поднятая газетная травля помешает широким массам эмигрантов-обывателей, по существу зараженных старой идеологической установкой, вступить в евразийство и засорить его ряды, если эта же травля вытянет из рядов евразийцев тех малодушных, кто способен испугаться злобного шипения и пересудов эмигрантских кумушек, то евразийство от этого не проиграет, а выиграет. Идейных же позиций своих евразийство никогда не сдаст, а будет всегда продолжать развивать свою национальную идеологию, твердо веря, что рано или поздно эта идеология победит и вытеснит старые идеологические установки.
Все вышеизложенное позволяет ответить на один вопрос, многих смущающий и часто задаваемый руководителям евразийства, а именно на вопрос, почему эти руководители не выступают с печатной отповедью своим врагам и не отвечают в печати на возводимые на них клеветнические поклепы. Из предшествующего изложения совершенно ясно, кто именно ополчился на евразийство и почему ополчился. Те обвинения, которые эти люди возводят на евразийство, ложны. Мотивы, побуждающие этих людей возводить ложные обвинения, могут быть различны. Одни знают и понимают, что обвинения эти ложны, но тем не менее высказывают их, т. е. сознательно клевещут и лгут «из тактических соображений» потому, что это им выгодно. Другие, может быть, и могли бы понять правду, но не хотят ее понять, зажимают глаза и уши и исступленно кричат, что евразийство есть сменовеховство и соглашательство и что нет спасения вне прежних идеологических установок. Наконец, третьи так сжились с прежними дореволюционными идеологическими установками «национально настроенной» интеллигенции, что просто органически неспособны понять ничего нового, ничего такого, что в рамки этой установки не укладывается, и совершенно искренно воспринимают все это как чужое, враждебное национальному делу. Ясно, что ни с теми, ни с другими, ни с третьими евразийцам разговаривать не стоит: все равно переубедить их невозможно, а тратить попусту время было бы глупо. Всякая полемика должна иметь какой-нибудь практический смысл. А какой практический смысл имела бы полемика против прежних идейных руководителей провалившейся русской интеллигенции? С покойниками и привидениями не спорят. Можно не соглашаться с идеями братьев Гракхов или с внутренней политикой фараона Тутанхамона, но страстно полемизировать против этих давно умерших деятелей глубокой древности было бы глупо и смешно. Те противники, которые сейчас травят евразийство на страницах своих газет, по существу, являются мертвецами: физически они еще живут, но как политики и идеологи давно умерли. Они провалились в прошлом, провалятся и в будущем, если им доведется еще раз переиграть, как они об этом мечтают. Это бывшие люди, они живут всецело в прошлом, а настоящее их ничему не научило. Когда две современные эмигрантские газеты переругиваются между собой и доходят до спора о том, кто из них правильнее понимает Огюста Конта, это есть спор между двумя покойниками. Нам, живым, при этом делать нечего. У нас есть дело поважнее. Мы должны сосредоточить все свои усилия для борьбы с главным своим врагом, живым и сильным; этот враг — коммунизм, сосредоточивший в себе яд безбожной европейской цивилизации и стремящийся этим ядом пропитать и отравить здоровый организм России-Евразии. Мы знаем, что преодолеть этого страшного врага можно, только очистившись от всяких ядов и соблазнов европеизма, что для этого необходима коренная перестройка миросозерцания и создание совершенно новой национальной идеологии, обнимающей все стороны жизни. Работа эта настолько велика и трудна, что растрачивать свои силы на борьбу с мелкими противниками, ополчающимися на нас, в конце концов, только за то, что мы, а не они избрали единственно правильный путь для преодоления коммунизма, было бы безумием. Мы должны продолжать идти по своему правильно избранному пути, не останавливаясь и не тратя времени на борьбу с теми, кто все равно на этот путь встать неспособен.
Итак, газетным клеветникам предоставляется возводить на евразийство какие угодно поклепы. До газетной полемики против этой травли евразийство не унизится. Но для того, чтобы люди, сочувствующие евразийству, знали, как смотрят евразийцы на всю эту клеветническую травлю, издается настоящий документ. Он издается в ограниченном количестве экземпляров — соответственно основному принципу евразийской пропаганды, гонящейся не за количеством, а за качеством своих приверженцев, — и распространяется в евразийской среде.
Париж, сентябрь 1925 г.
Мы и другие
