Глава 9 Увядшая роза
— Вот и она, опоздала на целый час, а задержись еще немного, так и под ливень попала бы. Но этот ребенок никогда не думает о том, что может произойти, — сказала Миранда, обращаясь к Джейн. — И вдобавок ко всем своим прочим проступкам еще и вырядилась в новое платье, семенит как в танцклассе своего папаши и помахивает зонтиком — точь-в-точь актриса на сцене!.. Вот что, Джейн, я старшая и сегодня я намерена высказать все откровенно и до конца. Если тебе это не нравится, можешь уйти в кухню и побыть там, пока я не кончу… Иди сюда, Ребекка, я хочу поговорить с тобой. Почему ты без позволения надела в школу это хорошее новое платье?
— Я собиралась спросить разрешения в полдень, когда приходила домой, но вас не было… — начала Ребекка.
— Ничего подобного, ты надела его потому, что некому было тебя остановить, хотя ты прекрасно знала, что я бы тебе этого не позволила.
— Если бы я была уверена, что вы не позволите, я никогда бы этого не сделала, — сказала Ребекка, стараясь быть правдивой. — Но я не была уверена, а рискнуть стоило. Возможно, вы согласитесь со мной, если узнаете, что в школе состоялся почти публичный экзамен. Какое это было зрелище!
— Зрелище! — воскликнула Миранда презрительно. — Это ты сделала из себя зрелище — посмешище, я сказала бы. Ты показывала всем в школе свой зонтик?
— Брать зонтик и вправду было глупо, — согласилась Ребекка, опустив голову. — Но ведь это единственный случай за всю мою жизнь, когда у меня было что-то подходящее к нему по цвету, и это так красиво — розовое платье и розовый зонтик! Мы с Эммой-Джейн должны были декламировать диалог двух девочек, сельской и городской, и мне пришло в голову, как раз перед тем как идти в школу, что зонтик замечательно подойдет городской девочке, и так оно и оказалось. А платье, тетя Миранда, я ни чуточки не испортила.
— Самое дурное в твоем поступке, что ты действовала хитростью и исподтишка, — заявила Миранда холодно. — А посмотри, что ты еще натворила! Можно подумать, в тебя дьявол вселился! Ты поднялась в свою комнату по парадной лестнице! Но скрыть свои следы тебе не удалось: ты уронила на ковер свой носовой платок. Ты оставила открытой сетку на окне в своей спальне, чтобы мухи разлетелись по всему дому. Ты не убрала со стола, после того как поела. И ты оставила боковую дверь незапертой, и она стояла так с половины первого до трех, так что любой мог зайти и взять все, что ему нравится!
Выслушав этот перечень обвинений, Ребекка тяжело опустилась на стул. Слезы потекли из ее глаз, когда она попыталась дать объяснения поступкам, которые невозможно было ни объяснить, ни оправдать.
— О, мне жаль, что так вышло! — пробормотала она. — Но перед обедом мы украшали классную комнату, и я задержалась. Мне пришлось бежать всю дорогу домой. Было очень трудно надеть платье одной, и поесть времени не было — я съела только кусочек, а в самую последнюю минуту, когда я подумала бы — честное слово, подумала бы — о том, чтобы убрать со стола и закрыть дверь, я взглянула на часы и поняла, что могу опоздать в школу, и я подумала, что будет ужасно впервые получить замечание за опоздание именно в тот день, когда там будут жена священника, жена доктора и попечительский комитет.
— Нечего теперь реветь и сокрушаться, слезами горю не поможешь, — ответила Миранда. — Капля хорошего поведения дороже потоков раскаяния. Вместо того чтобы подумать, как причинять поменьше хлопот в доме, который не твой собственный, ты, похоже, стараешься придумать, как получше выбить нас из колеи. Сними эту розу, я посмотрю на пятно, которое она оставила на кокетке, и на дырки и ржавчину в том месте, где была вколота мокрая булавка. Нет, ничего не видно, но это скорее счастливая случайность, чем твоя предусмотрительность. Меня из терпения выводят твои цветы, распущенные волосы, глупые нашивки на платье и вся эта манерность. Ну, точь-в-точь твой никчемный папаша.
Ребекка мгновенно подняла голову.
— Вот что, тетя Миранда, я буду стараться, как только смогу, и слушаться вас во всем, и никогда больше не оставлю дверь незапертой, но я не позволю обзывать моего отца. Он был с-совершенно п- прекрасный отец, вот каким он был. И это подло называть его никчемным.
— Ребекка, как ты смеешь дерзить и говорить, что я подлая! Твой отец был самовлюбленный, глупый, беспомощный человек, и ты вполне могла бы услышать это не только от меня, но и от любого другого, кто его знал. Он промотал приданое твоей матери и оставил ее с семью детьми на руках.
— Это тоже к-кое-что — оставить после себя с-семь милых детей, — всхлипывая, ответила Ребекка.
— Нет, если другим людям приходится помогать кормить и одевать этих детей и давать им образование, — отрезала Миранда. — Теперь пойди наверх, надень ночную рубашку, ляг в постель и оставайся там до утра. На комоде найдешь молоко и сухое печенье, и чтобы я не слышала от тебя ни звука до завтрака. Джейн, сбегай сними кухонные полотенца с веревки и закрой вторую дверь: сейчас будет ужасная гроза.
— Одна гроза, мне кажется, уже разразилась, — спокойно заметила Джейн, направляясь к двери, чтобы выполнить распоряжение сестры. — Я нечасто выражаю свое мнение, Миранда, но сейчас должна сказать, что тебе не следовало говорить то, что ты сказала о Лоренцо. Он был таким, каким был, и невозможно было сделать его другим. Но он отец Ребекки, и Орилия всегда говорила, что он был хорошим мужем.
Миранде не доводилось слышать пословицу «Хороший индеец — мертвый индеец», но ее мысли шли общепринятым путем, когда она мрачно отозвалась:
— Да, я замечала, что покойные мужья всегда хороши. Но правду иногда необходимо выносить на свет, и правда в том, что из этой девочки никогда не выйдет толку, если из нее не выколотить то, что в ней от ее отца. И я рада, что сказала именно то, что сказала.
— Полагаю, что так, — с иронией заметила Джейн, пребывавшая в состоянии, которое можно было бы назвать одним из ее ежегодных приливов смелости. — Но все равно, Миранда, это было бестактно и нехорошо с религиозной точки зрения.
Удар грома, потрясший дом как раз в этот момент, не так прогремел в ушах Миранды Сойер, как это замечание, с оглушительным раскатом обрушившееся на ее совесть.
Возможно все же, нет ничего плохого в том, что человек говорит только раз в году, но уж тогда говорит самое существенное.
Ребекка устало поднялась по черной лестнице, закрыла за собой дверь спальни и дрожащими пальцами сняла милое сердцу розовое платье. Дотянувшись до очередной из самых трудных пуговиц, расположенных между лопатками и талией, и расстегнув ее, она заботливо прикладывала к мокрым глазам свернутый в твердый комочек носовой платок, с тем чтобы ни одна капля соленой влаги не упала на наряд, обошедшийся ей так дорого. Она осторожно расправила лиф и юбку, разгладила пришитую к воротничку белую рюшечку и убрала платье в ящик комода, всхлипнув еще раз по поводу суровости жизни. Ее увядшая роза упала на пол. Ребекка взглянула на нее и подумала: «Совсем как мой счастливый день!» Ничто не могло бы яснее показать, каким именно ребенком была Ребекка, чем то, что девочка мгновенно постигла значение розы как символа и положила ее в ящик вместе с платьем, словно хороня весь этот эпизод своей жизни с его печальными воспоминаниями. Это было поэтическое чутье ребенка с зарождающимся в нем намеком на женское чувство.
Она заплела волосы в две привычные косы, сняла свои лучшие туфли (которые, к счастью для нее, остались не замеченными теткой), и все это время в душе ее росла и крепла решимость — решимость покинуть кирпичный дом и вернуться на родную ферму. Ее не встретят там с распростертыми объятиями — на это нечего было и надеяться, — но она будет помогать матери по хозяйству, а Ханну они пошлют к теткам в Риверборо. «Надеюсь, ей здесь понравится!» — подумала она в минутном приступе мстительного чувства. Она села у окна, пытаясь придумать что-то вроде плана действий и рассеянно следя, как над вершинами холмов играет молния, а струи дождя гонятся друг за другом вниз по громоотводу. И это день,
