опасный человек, гангстер, и общие воспоминания у них не были долгими. Сейчас кольцо было мне в самый раз; я надела его на безымянный палец и поднесла к свету. Бриллианты и сапфиры засверкали. Я улыбнулась точно так же, как девочка, когда-то получившая его в подарок. Девочка, замороженная во времени.
Я сняла трубку, еще не зная, что скажу ему. Он приезжал всего шесть недель назад, когда ее только положили в больницу. Он прилетел из Нью-Йорка хотя его начальник был недоволен и даже грозил увольнением, но он все-таки прилетел, потому что любил Рыжика и не мог не прилететь. Я привела его и палату, и, увидев его, она засветилась такой радостью, что, кажется, даже рак отступил от одного его присутствия. И всю ту неделю она чувствовала себя гораздо лучше, но все это было еще до инфекции. Уезжая, он поклялся, что приедет навестить ее в октябре. Сейчас была третья неделя июля. И я звонила ему.
— Привет, Джо.
Молчание в ответ.
— Уже недолго осталось, — сказала я.
— Ясно. Позвони мне, когда будешь у нее.
— Позвоню.
— А сама ты как?
— Паршиво.
Ни мои родители, ни Нэнси не приехали, чтобы побыть с ней последние дни, потому что она сама просила их не делать этого. Они уговаривали, настаивали, но она отвечала, что не хочет, «чтобы они запомнили ее такой», а на самом деле она просто не хотела прощаться. Годы смягчили ее, и она больше не боялась своих чувств. Слова, когда-то сберегаемые для песен, стали ее собственными. Родителям было нелегко смириться с ее желанием, но в конце концов им пришлось согласиться, и они начали тихо готовиться к жизни без нее. Мать подстриглась, и новый короткий боб очень шел ей. Нэнси приняла предложение сняться в телесериале в Лос-Анджелесе. А отец ушел в лес и срубил дерево. Звук, с которым крошился, трескался и потом падал на землю ствол, был точно таким же, какой издавало бы его сердце, умей оно звучать.
Рыжик становилась все слабее, и тогда я сняла трубку и набрала последнюю череду цифр. Он приехал на вокзал Паддингтон на следующее утро. Я встречала его и смотрела, как он неуверенно спускается по ступенькам, а на лице его застыла покорная улыбка. Он выглядел старым и измученным, а трость, раньше служившая просто реквизитом, теперь была нужна, для того чтобы на нее опираться. В такси он больше молчал, и мы ни разу не упомянули ее имени, только когда почти приехали, он спросил, в какой она палате и не надо ли ей чего-нибудь.
— Ты как? — спросила я и взяла его за руку.
Он кивнул, а когда мы проезжали мимо Смитфилда, сказал:
— Когда-то у меня был роман с молодым местным мясником.
— Приятные воспоминания?
Он сжал мою руку, и я точно знала, что означает это пожатие.
— Я о нем еще не написал, но обязательно напишу. В главе тринадцать, «И прочие…».
Ему было тяжело, но он очень старался.
Когда мы выбрались из машины, он на минуту остановился и глубоко вдохнул.
— Как она, Элли? Скажи мне правду.
— Ничего хорошего, Артур, — сказала я и повела его к дверям.
Он наклонился над кроватью и прикоснулся к ее щеке:
— Вот когда у нас опять показались скулы.
Она улыбнулась и легонько хлопнула его по руке:
— Старый дурак. Думала, ты сюда никогда не доберешься.
— Все та же старая Рыжик, — прошептал он и, наклонившись, поцеловал ее.
— От тебя вкусно пахнет, — сказала она.
— «Шанель».
— И не жалко тратить такую прелесть на себя?
Он порылся в сумке и достал миндальное пирожное.
— Посмотри, что я тебе принес! — Он поднес пирожное к ее носу и дал понюхать.
— Миндальное, — сказала она. — Совсем как в Париже.
— Поделим пополам, — сказал он, — совсем как в Париже.
Я не знала, есть у нее аппетит или нет, потому что уже несколько дней она не пробовала твердую пищу. Но он отломил кусочек и поднес к ее рту, и она жадно проглотила; наверное, она ела не пирожное, а воспоминания, и они были очень вкусными.
Я пододвинула стул поближе к кровати, Артур сел и взял ее за руку. Он давно примирился с собственной смертью, но чужие пугали его, и он держал ее за руку, чтобы не отпустить. Он держал ее за руку, потому что был еще не готов отпустить ее.
Я постояла у двери, глядя на них и слушая воспоминания о юности, зрелых годах и опять о юности. Воспоминания о крошечном отеле на Сен-Андре-дез-Ар, где они до утра пили вино и смотрели, как в окне напротив пара занимается любовью, и это было так красиво, что они все еще говорили об этом сорок лет спустя.
Я оставила их вдвоем, спустилась по лестнице, и меня вдруг охватило чувство огромной благодарности. Я вышла на улицу и глубоко вдохнула свежий воздух. Почувствовала, как солнце греет кожу. Мир совсем неплохое место, когда ты молод и здоров. Мир прекрасен и добр. Я поздоровалась с привратником. И он тоже поздоровался со мной.
~
Дженни.
Хочу рассказать тебе о том, что случилось вчера днем. Рыжику вкололи морфин, она не спала, у нее ничего не болело, и она рассказала нам, что утром у нее был посетитель. Мы удивились, потому что мы с Артуром были там все утро и никого не видели. Она сказала, что это был мужчина и он принес ей ее любимые цветы, белые розы; в лучшие дни они всегда украшали ее гримерку, и, вдыхая их запах, она чувствовала, что в жизни нет ничего невозможного. Я взглянула на Артура, а он пожал плечами, потому что в палате не было никаких белых раз — только маленький букетик фрезий, который пару дней назад принесла одна из сестер. Но Рыжик заставила нас принюхаться, и скоро мы правда почувствовали аромат белых роз. Она сказала, что ее гость был немолод, лет шестидесяти, наверное, но все еще красив, и возраст не имел никакого значения, потому что он наконец нашел ее и оказался точно таким, как она представляла. Его звали Дон, и он был ее сыном. Она сказала, что рассталась с ним много лет назад, но узнала сразу же, как только он вошел. И видите, он принес ей цветы. Розы. Белые розы. И его звали Дон. Он искал ее и наконец нашел. И сейчас ей очень хорошо. Она спокойна и готова уйти.
Мы так и не узнали, что в этой истории было правдой; наверное, мы и не хотели этого знать. Эта история началась и закончилась в больничной палате. Артур сказал, что каждый что-нибудь уносит с собой в могилу…
В конце все обошлось без речей и долгих прощаний. Рыжик тихо ушла в четыре часа утра, когда мы оба спали. Я вскоре проснулась — что меня разбудило? — взглянула на нее и сразу все поняла. Казалось, даже воздух, раньше заполнявший тело, высосали, остался лишь мертвый пустой рельеф. Я поцеловала ее
