заунывная мелодия путалась в деревьях и уносилась и небо, как дурное предзнаменование. О, Мэ-э- энди.
О, Алан, подумала я.
Я спустилась к причалу и потревожила дремавшую на солнце цаплю. Лениво, еще не до конца проснувшись, она поднялась и воздух и полетела низко над водой. Я оглянулась на дом и в окне на верхнем этаже увидела мать: она, как обычно, готовила нам комнаты. Я снова вспомнила дом таким, каким впервые увидела его: фасад, покрытый грязно-белой отлупляющейся краской, словно коронка на больном зубе, густая тень от разросшихся деревьев и грустная маленькая развалина, примостившаяся у боковой стены. Я заново вспомнила то ощущение удивительного приключения, которое переполняло меня тогда, вопросы и надежды и бесконечную линию горизонта, словно звавшую: «Сюда, сюда, сюда».
Я сначала села, а потом легла на траву. Спине было неудобно и мокро, и слезливое, болезненное чувство благодарности постепенно ушло. Последнее время я часто испытывала что-то подобное, то и дело оглядывалась назад и ощущала неразрывную связь всего со всем. Возможно, виной тому был приближающийся Новый год, до которого оставалось всего четыре с половиной месяца: тогда часы покажут ноль часов и ноль минут, и все начнется заново, вернее, могло бы начаться заново, но так не будет, и я это знала. Так никогда не бывает. Мир остается прежним, только становится немного хуже.
Мать высунулась из окна, помахала мне рукой и послала воздушный поцелуй. Я ответила тем же. Она наконец собралась получать степень магистра — ее старая тайная мечта, которая только сейчас приблизилась к воплощению. Мистер А. со своей неустойчивой психикой больше не ходил к ней: три месяца назад он влюбился в отдыхающую из Биконсфилда и тут же прекратил сеансы, подтвердив тем самым известный миф о том, что любовь лечит все (кроме разве что неоплаченного счета).
Я поднялась с травы и побежала к дому, по лестнице в верхние комнаты, чтобы взбивать там подушки, разглаживать простыни, наливать в кувшины воду и расставлять цветы — все это просто для того, чтобы быть рядом с ней; быть с ней, зная, что есть вещи, о которых я никогда не смогу рассказать ей.
~
— Артур!
Я несколько раз выкрикнула его имя, пока отвязывала лодку, и уже готова была сдаться, но тут он появился из коттеджа и бегом направился к причалу; пустой рюкзак, болтающийся у него за спиной, напоминал сдувшееся синее легкое.
— Ты точно хочешь ехать? — спросила я. — Может, останешься с Джо и Чарли?
— Они опять спят, — пожаловался он.
— Ну, тогда поехали.
Я помогла ему забраться в лодку.
Он радовался тому, что мы все собрались дома. Ему было почти восемьдесят, но в нашем присутствии он, будто хамелеон, насыщался нашей молодостью. Я оттолкнулась от берега и не стала сразу заводить мотор; несколько минут лодка сама дрейфовала к середине реки.
— Все хорошо, Рыжик? — громко спросил Артур, как он делал всегда.
И как всегда, мы оба почувствовали легкий толчок в борт — короткий ответ, пришедший из ниоткуда и не объяснимый ни ветром, ни мелью, ни течением.
У берега я замедлила ход, чтобы собрать немного ежевики и раннего тернослива. Мы спрятались под нависающими над водой ветками в надежде увидеть крупную выдру, которую отец заметил несколько дней назад; скорее всего, она была плодом его воображения или хитрой уловкой, для того чтобы заставить нас попристальнее вглядеться в окружающее.
— У меня последнее время кружится голова, — сказал Артур, опустив руку в прохладную воду.
— Как кружится?
— Просто кружится.
— Ты что, падал?
— Нет, конечно. Я же говорю «кружится голова», а не «ноги не держат».
— А ты стал наконец соблюдать диету? — спросила я, прекрасно зная ответ.
Артур только поморщился, давая понять, что жизнь без бекона, сливок и яиц не стоит усилий.
Его давление и уровень холестерина были выше некуда, и он даже гордился этим как своей личной заслугой. Он наотрез отказался принимать прописанные таблетки, по секрету сказав мне, что умрет совсем не от этого, и вместо лекарства тянулся за очередной булочкой с джемом и взбитыми сливками.
— Тебя это беспокоит? — спросила я.
— Нет.
— Тогда зачем ты мне рассказал?
— Чтобы ты знала.
— Хочешь, чтобы я приняла меры?
— Нет, — покачал головой он и вытер мокрые пальцы о рукав.
Какое-то время назад он начал рассказывать мне обо всем, что с ним происходит: о важном и совсем незначительном. Я думаю, он делал это потому, что я и так все про него знала, все прочитала: плохое и хорошее, прекрасное и мерзкое. Пять лет я редактировала его книгу, а теперь, похоже, он хотел, чтобы я редактировала его жизнь.
— Вернусь через десять минут, — сказала я и, захватив пустой рюкзак, начала подниматься по ржавым почти вертикальным ступеням пристани.
На самом верху я остановилась и посмотрела, как, неуверенно маневрируя, он провел лодку между двумя красными буями и зигзагами двинулся в открытое море. Не исключено, что я уже никогда его не увижу или ему вновь придется пережить унижение, как в тот раз, когда его доставили к берегу два сердитых офицера береговой охраны. В своем воображении Артур Генри видел себя уверенным и храбрым морским волком, но в реальности эти качества проявлялись только на берегу. Я знала, что, едва выйдя из гавани, он остановит мотор и будет кружить на месте до тех пор, пока не истекут обещанные десять минут. А к тому времени, когда я спущусь по лестнице, нагруженная упакованными во льду крабами и лангустинами, он будет насквозь мокрым от пота и поспешит занять пассажирское место на носу, говоря всем своим видом: больше никогда в жизни!
Лодка легко скользила по совершенно гладкой воде, а размеренное пыхтенье двигателя сливалось с оживленным гулом, доносящимся из переполненной отдыхающими деревни.
— Вот, возьми, Артур. — Я протянула ему апельсиновый лед на палочке.
— Я уж думал, ты забыла.
— Никогда, — заверила его я, а он вытащил из кармана платок, потому что ему на колени уже начали падать оранжевые капли.
— Хочешь дам попробовать?
— Нет, это все тебе, — сказала я и развернула нос лодки в сторону дома.
Когда мы вернулись, они валялись на газоне, и Артур, заметив, что Чарли погружен в сигнальный экземпляр его книги «Бандиты и бармены, бухло и богема», поспешно опустился на свободный стул рядом с ним.
— Где ты сейчас читаешь, Чарли?
— Берлин.
— Ох ты боже мой! А ты не слушай, Нэнси!
— Ну разумеется. Артур, — вздохнула Нэнси, не отрываясь от американского «Вога». — Я ведь ничего такого в жизни не видела.
— Но в темной комнатушке на Ноллендорштрассе ты все-таки не жила, — парировал Артур и с
