Ответом ему стало неразборчивое бормотание, в котором преобладали «нет» и «может быть».
— Поздравляем тебя, — продолжал отец. — Мне не терпится с ним познакомиться.
— И нам тоже! — с чрезмерным энтузиазмом подхватили Джо и Чарли.
Мы подняли бокалы и уже собирались выпить за этот странный союз, когда со стороны реки донесся необычный тяжелый всплеск. Забыв про вино, мы бросились на берег.
Первым на причал выскочил отец, мы столпились у него за спиной; в руке он держал канделябр, и желтый отсвет свечей дрожал на черной воде. Нависшие над рекой ветки бешено раскачивались, казалось, к нам тянутся корявые руки и пальцы. Раздался еще один громкий всплеск. Отец перехватил канделябр и теперь освещал воду слева от причала. Вот тогда-то мы и увидели испуганные черные глаза; это была не выдра, как все мы сначала подумали, а маленький олененк с изящным детским личиком, изо всех сил старающийся держать голову над водой. На секунду он исчез из виду, потом опять вынырнул. Его полные ужаса глаза смотрели прямо в мои.
— Назад, Элли! — крикнул отец, но поздно, потому что я уже прыгнула в холодную воду.
— Элли, это опасно! Ради бога, вылезай немедленно!
С трудом переступая по неровному дну, я пыталась добраться до тонущего животного. Сзади послышался еще один всплеск. Я оглянулась: брат прыгнул в воду следом за мной. Олененок запаниковал, когда я подобралась к нему близко, и попытался плыть к другому берегу. Скоро его копыта нащупали подводную гряду, спотыкаясь, он побрел по ней к земле и уже скоро скрылся среди деревьев на противоположном берегу. Почти одновременно с этим свечи отбросили на воду последний жидкий отблеск и потухли. Мы вдвоем остались в полной темноте.
— Идиотка, — сказал брат, привлекая меня к себе, — зачем ты это сделала?
— Чтобы спасти его. А ты зачем это сделал?
— Чтобы спасти тебя.
— Элл, — завопила Нэнси с берега, — если ты так уж не хочешь, чтобы я выходила замуж, могла бы сказать мне об этом, а не топиться!
— Пошли, — позвал брат, и мы побрели к берегу.
Я грелась у гудящего в камине огня и смотрела, как мужчины шумно и неумело играют в покер. Мать наклонилась ко мне и подлила вина в мой бокал. Возможно, дело было в игре света или в чем-то другом, но она казалась такой невозможно молодой тем вечером. Наверное. Нэнси тоже это заметила. Она внесла в комнату поднос с чайными чашками, и я уловила взгляд, который она бросила на мать, — он сразу же сделал бессмысленными все разговоры о ее странном замужестве (оно, кстати, так никогда и не состоялось, поскольку «Нэшнл инквайрер» вовремя разоблачил подлинную сексуальную ориентацию детектива Батлера).
Позже, когда мать зашла ко мне, чтобы пожелать спокойной ночи, я села в кровати.
— Нэнси ведь влюблена в тебя.
— А я влюблена в нее.
— А как же папа?
— В него я тоже влюблена, — улыбнулась она.
— А разве так можно?
Она засмеялась:
— Элли, ты же дитя шестидесятых!
— Но все равно облом какой-то.
— Нет, — твердо сказала она. — Ничего подобного. Я просто люблю их по-разному. Я ведь не сплю с Нэнси.
— Господи, мне совсем не обязательно это знать.
— Обязательно. Мы живем по собственным правилам, Элли, и всегда жили. Мы иначе не умеем. И пока у нас неплохо получается.
Она наклонилась и поцеловала меня.
~
Следующим утром, незадолго до десяти, началось солнечное затмение. День, к сожалению, выдался пасмурным, на драматический контраст между светом и тьмой, так пугавший наших древних предков, рассчитывать не приходилось. Мы наблюдали затмение с лодки, в окружении множества других суденышек; утесы на берегу также были усеяны сотнями любопытных, глядящих на скрытое тучами солнце через защитные стеклышки. На островках пели птицы, а над морем кричали чайки, но в их голосах не было обычной мелодичности. Они тревожились, чувствуя что-то необычное, а я замерзала. Сгущающаяся над нами чернота казалась предвестницей шторма, чем-то враждебным и необъяснимым. В четверть двенадцатого солнце скрылось полностью, и все погрузилось в темноту, молчание и спустившийся сверху холод. Растерявшиеся птицы замолчали и, видимо, уснули.
Я думала, что, наверное, так все и произойдет, когда погаснет наше солнце. Не будет никакого смертоносного взрыва в конце, только медленное погружение в темноту и сон, от которого нет пробуждения, потому что будить нас будет некому.
Через пару минут солнце начало появляться вновь, постепенно, медленно, и в конце концов свет опять пролился на воду и на наши лица. Воздух наполнился птичьим пением, на этот раз радостным и легким. С утесов до нас доносились восторженные крики и аплодисменты. А мы все еще долго молчали, тронутые величием и значительностью произошедшего. Удивительной связью всего живущего. Потому что, когда потухнет свет, не станет и нас.
~
Спустя месяц после затмения Артур, как обычно, проснулся в шесть утра; однако на этот раз его глаза не проснулись вместе с ним. Я выглянула в окно и увидела, как он, спотыкаясь, будто пьяный, идет по газону. Я бегом спустилась вниз и подбежала к нему в тот самый момент, когда он обессиленно опустился на колени.
— Что, Артур? Что случилось?
— Я ничего не вижу, — сказал он. — Я ослеп.
Передняя неартериитная ишемическая невропатия зрительного нерва — так назвали это врачи; поражение зрительного нерва, в результате которого падает кровоснабжение глаз и образуется выпадение полей зрения. Случается у пожилых людей, страдающих сердечными заболеваниями; не у всех, а только у тех, которым не повезло.
— Сердечное заболевание, — сердито фыркнул Артур. — Нет, тут должно быть что-то другое.
Мать осторожно взяла его за руку, сжала пальцы.
— Я же совершенно здоров, — настаивал он. — И всегда был здоров. У меня не было никаких болезней, уж тем более сердечных.
— Ваши анализы говорят обратное, — возразил врач.
— Тогда засуньте эти анализы в свою узкую задницу, — посоветовал Артур и поднялся, чтобы уйти.
— Подожди, Артур. — Мать потянула его за руку и заставила сесть.
Врач вернулся за стол, еще раз просмотрел свои записи, потом выглянул в окно, припомнил сходные случаи из своей практики и нехарактерные, не до конца выявленные побочные эффекты, а потом
