от которого все были в восторге, как и от самого театра, проводила друзей в гостиницу. Я порекомендовала им небольшую, уютную гостиницу Арт-отель, но они предпочли современную Кемпински-хотел, недалеко от театра и моего дома.
Устав от обилия впечатлений, была рада вернуться в свою уютную квартирку. Недавно отреставрированный дом, очевидно, постройки XIX века находился неподалеку от моста Эржебет в престижном V районе города. Отсюда все было близко: моя любимая улица Васи с многочисленными магазинами, ресторанами и кафе, Базилика Святого Иштвана, Цепной Мост, здание Парламента, построенное по образцу здания парламента в Лондоне.
Витые перила лестницы с мраморными ступенями, лепными потолками и зеркалами напомнили мне наш бывший дом Эмира бухарского в Питере в его былом величии, конечно. Так что, поселившись здесь, я как бы оказалась в своем старом доме, но только на век раньше.
Организация оплачивала аренду моей просторной двухкомнатной квартиры с французскими окнами на балкон, откуда открывался потрясающий вид на Дунай. Я приготовила себе чашечку горячего шоколада и вышла на балкон. Октябрь стоял на удивление теплый, и я с наслаждением вдыхала запах реки, приправленный ароматом опадающих листьев и всевозможных блюд, подаваемых посетителям уличных кафе. На балконе у меня стоял небольшой мраморный столик и кресло-качалка, здесь я обычно и проводила большую часть своего свободного времени. Ради этого вида я готова была терпеть даже самодура- начальника…Правда, в качестве антидота я все чаще употребляла более крепкие, чем шоколад, напитки.
По набережной реки, со стороны Пешта, все еще деловито сновали трамваи. На противоположном берегу Дуная красовался подсвечиваемый огнями замок Буда, немного левее моста Эржебет возвышался холм Геллерта, увенчанный статуей Свободы. Когда я впервые увидела эту скульптуру женщины, держащей пальмовую ветвь над головой, на вершине холма, я удивилась, что венгры до сих пор чтят советских воинов-освободителей. Хотя они называют их оккупантами, но скульптуру сохранили на первоначальном месте. Все остальные скульптуры, связанные с советской эпохой, венгры демонтировали и поместили в «Парк скульптуры», куда организуют так называемые туры «Серпа и молота». Вместо того, чтобы вычеркнуть из памяти 50 лет истории своей жизни в цепких объятиях «старшего брата» по соцлагерю, они теперь получают с этого дивиденды.
Любопытно, что первоначально скульптура на вершине холма должна была увековечить память сына властителя Венгрии, Миклоша Хорти, который правил страной с 1920-го до 1944-го года. Сын этого «адмирала без флота и регента без королевства» погиб в авиакатастрофе, и по замыслу архитектора, женщина должна была держать над головой не пальмовую ветвь, а лезвие пропеллера. После освобождения Будапешта советскими войсками находчивые венгры нашли применение этой скульптуре, дополнив композицию фигурой советского воина у постамента.
Называется холм в честь бенедиктинсокого монаха Геллерта, который приехал в Венгрию из Италии по приглашению короля Святого Иштвана для распространения христианства и стал первым венгерским епископом. В начале XI века непокорные язычники сбросили проповедника в Дунай, поместив его в бочку. Но король Иштван все-таки сумел превратить страну кочевников в государство католиков. Скульптура Святого Геллерта находится на противоположной стороне холма. С этого холма обычно запускают праздничный фейерверк в день национального праздника Венгрии 20 августа. В этот день в 1083 году король Иштван был канонизирован. Его корона, полученная от Папы Сильвестра II, хранится в Парламенте, а мумифицированная правая рука — в Базилике, построенной в его честь.
Более двух тысяч лет назад эту землю населяли кельтские племена — предки моего уже бывшего мужа. Потом на эту землю пришли римские завоеватели. В пятом веке нашей эры отсюда правил империей гуннов от Дуная до Балтики и от Германии до реки Урал грозный Аттила по прозвищу «Бич Божий». По этой реке плыл на подлодке класса «СВ» дядя Марио, Энрико, чтобы остаться вместе с ней на дне чужого моря. Много наших солдат полегло на этой земле. Мой отец закончил войну в Будапеште…А на салют по случаю Дня победы мы всегда ходили с ним на Кировский мост к Петропавловке…
Мать с отцом развелись, когда я уже заканчивала институт. Я уже давно знала, что между ними не все было гладко. Мать вечно ревновала отца, дома были бесконечные ссоры по поводу его частых командировок, поздних приходов домой, телефонных звонков каких-то женщин. В конце концов, решив, что я уже довольно взрослая, чтобы принять её сторону, мать указала ему на дверь. Но сторону её я принять не могла, я любила и жалела отца. Решили разменять нашу трехкомнатную сталинскую квартиру у метро Петроградская на однокомнатную для отца, однокомнатную маме и комнату мне… Для обмена наняли маклера, и, в конце концов, у нас выстроилась довольно сложная цепочка обмена. Мать надеялась, что мы будем жить в двухкомнатной квартире. Но я предпочла эту комнату в коммуналке только ради того, чтобы жить рядом с отцом и подальше от матери.
С этого момента началась история моей жизни на фоне коммунального быта…Возможно, мне стоит утвердить себя на литературном поприще и написать «Записки жертвы коммунального быта»? Кстати, где- то читала недавно, что в одной из квартир нашего бывшего дома, приобретенной новыми русскими, нашли записки архитектора Кричинского, создателя дома Эмира. Впрочем, новые русские уже скупили целый подъезд этого дома. Помню, как мы пошли с отцом смотреть комнату в доме № 44 на Кировском, ныне Каменноостровском, проспекте.
Сам дом не показался мне тогда каким-то особенным. В Питере все дома кажутся одинаково серыми, особенно в осенне-зимний период. Это уже позднее, узнав его историю, открыла для себя его великолепие. Вошли в подъезд первого двора дома. Поднявшись по мраморным ступеням лестницы, остановились перед дверью квартиры и отыскали нужный звонок с табличкой «Спасская Т. С.». В ответ на наш звонок, дверь открыла величественного вида седоволосая дама.
— Будьте любезны, следуйте за мной, — пригласила она нас после обмена приветствиями.
На вид ей было лет семьдесят. Её все ещё красивое лицо хранило выражение какой-то досады и надежды одновременно. Она поплыла впереди нас, гордо неся свою голову с густыми волнистыми волосами, которые были подняты наверх и сколоты черепаховым гребнем. На ней была кремовая шелковая блуза, украшенная брошью-камеей у высокого ворота, и черная струящаяся юбка. Фрейлина, — подумала я. Отец, приосанившись, следовал за ней по длинному темному коридору, а я замыкала процессию.
Фрейлина остановилась перед двустворчатой дверью и, распахнув её, царственным жестом, пригласила нас — Прошу! Просторная комната с высокими окнами и потолками была обставлена старинной мебелью, на стенах висели картины в массивных позолоченных рамах. В одном углу комнаты стоял рояль, вдоль одной стены стояли книжные стеллажи, а в центре другой стены — чудесный камин с голландской печью. Другой угол комнаты был отгорожен красивой китайской ширмой. За ней оказалась уютная спальня, состоящая из кровати, шкафа и инкрустированной перламутром тумбочки. Хозяйка пояснила, что рояль — это её хлеб, она дает частные уроки музыки, а книги — это остатки коллекции её отца и мужа.
Госпожа Спасская предложила показать нам «места общего пользования», которые явно не соответствовали присвоенному ей мною статусу. Ванная и туалет не отличались от того, что я уже видела во многих коммунальных квартирах. Хотя стены ванной комнаты, в которой даже было окно, были украшены красивой изразцовой плиткой, сама ванная на чугунных, с львиными головами ножках, была пригодна разве что для стирки белья. Кухня была по традиции просторной и как обычно уставлена многочисленными плитами и тумбочками по количеству семей в квартире. Пока Татьяна Сергеевна, так звали хозяйку, показывала нам свою конфорку и тумбочку, на кухне появились две неприветливого вида неопрятные женщины. Даже не ответив на наши приветствия, они принялись греметь кастрюлями возле своих плит, словно выражая этим свое недовольство нашим вторжением. Пролетарки! — определила я.
Когда мы снова вернулись в покои Фрейлины, она, словно отвечая на мои мысли, пояснила — Этот доходный дом был построен по заказу Эмира бухарского в 1914 году и поселились в нем, помимо создателя дома Кричинского, ученые, военные, юристы, а дом во втором дворе предназначался для мусульман-гостей столицы. А после революции сами знаете…Впрочем, я уже привыкла. Сейчас вот племянница предложила съехаться, я и согласилась.
Напоследок отец галантно поцеловал ей руку…Фрейлина уехала, пролетарки остались и появилась я в виде тонкой прослойки интеллигенции второго поколения…Правда, была еще Майя Николаевна, Маечка, душечка, бывшая учительница, которая деликатно воспитывала всех детей в квартире…Потом Маечка рассказала, что Фрейлина была дочерью известного военного хирурга, они жили в доме с момента
